Цитадель
Шрифт:
Монах замолчал и внимательно посмотрел на слушающего, словно стараясь уловить его реакцию.
– Моя речь не специально затенена. Просто, до того момента, когда вся картина осветится для вас новым светом, надобно разоблачить несколько распространенных предубеждений.
– Я слушаю внимательно и терпеливо жду, - отвечал шевалье де Труа.
– Теперь, что касается лично вас. Вы считаете, что сейчас в катакомбах под зданием трапезной, вход куда был обозначен скрещенными факелами, идет обряд истинного посвящение в члены ордена тамплиеров.
Шевалье осторожно пожал плечами.
– Да. Что же еще я должен думать?
– Хотите я сейчас вам опишу то, что там происходит? Сколь бы самобытным не был склад вашего характера, заставившего вас бежать от этой загадочной процедуры, вам
– Я с интересом послушаю.
Монах поправил полу плаща.
– После того, как вы бы вошли под скрещенные факелы, вам бы велели встать на колени перед изображением Иоанна Крестителя. Заметьте, Иоанна Крестителя, но не Иисуса. Никто так не чтит лишившегося головы, как мы. Так вот, поставивши вас на колени, один из влиятельных братьев ордена потребовал бы от вас произнесения страшной клятвы, в том, что посвящаемый схоронит на дне своей души все жуткие тайны, что будут ему открыты. По произнесении клятвы, влиятельнейший брат сообщил бы вам, что нарушение грозит вам, в лучшем случае, немедленной смертью, в худшем, пожизненным заключением в одном из подземелий ордена, в сравнении с чем и адские печи, и кострища, милое развлечение. И вот принесение клятвы состоялось. Вас подняли бы с колен, уже немного возбужденного значительностью и грозностью произнесенных слов и ввели бы в зал заседаний капитула в сопровождении двух братьев. Примерно так же протекает и обряд внешнего посвящения. Только здесь вас бы ожидали и другие братья, и другое помещение, и другие таинства. Первое, что вы бы там нашли, это распятие Христово и вам сказали бы, что в него верить не надо и, просто, глупо, а отныне даже и преступно, ибо Христос был лжепророком, лишенным всякой власти, действовавшим лишь по наущении своей мелкой человеческой гордыни и невразумительного ума. Примерно то же говорят исмаилитские учителя правоверному мусульманину относительно священной книги Коран. Никакой он, мол, божественной природой не обладает и слушать надобно только учителя, истолковывающего какое-либо место из Корана, в этом настоящая истина.
По спине шевалье побежала струйка холодного пота, когда он услышал об исмаилитах, случайно это сказано или намерено? Ответа на этот вопрос у него не было и поэтому он решил не реагировать никак на эти слова.
Брат Гийом достал из-за пазухи баклажку, сделанную из сухой тыквы, звучно открыл пробку и отпил несколько глотков, после чего продолжил.
– Далее бы вас подвели к прецептору, последний бы вынул из крепко запертого футляра странную фигуру, название которой греческое - Бафомет, что переводится, как крещение мудростью. Фигура эта выглядит дико для глаза видящего ее впервые, и, что самое поучительное, разным людям она представляется разной. Иногда это череп, украшенный золотом и серебром, иногда голова старца с большой бородой, щеки и лоб золотые, а глаза из карбункулов. Кто-то говорит, что у фигуры два лица, а кто-то - три. Некоторые видят четыре ноги. Утверждают даже, что эта статуя о трех головах, иногда посвященному сообщается, что это Бог, создатель всего мира, иногда что друг Бога, но при всех различиях, возникших в головах воспринимающих людей, это всегда Бафомет, и только Бафомет. Прецептор, доставший голову, должен сказать одну обязательную фразу, указывая на фигуру: "Верь ей, ей доверься, и благо тебе будет! " Во время этой речи вы должны были бы с непокрытой головой склониться до земли, выражая этим почтение идолу. Но то еще не все.
Брат Гийом еще раз отхлебнул из баклажки.
– Далее последовал бы акт опоясывания "поясом Иоанна". Вас бы обвязали белым шерстяным шнуром, который через прикосновение к идолу, делается талисманом, поэтому, посвященный не должен никогда более снимать его, чтобы постоянно находиться под охраной волшебной силы в нем заключенной. К тому же пояс этот служит тайным отличительным знаком, по которому посвященные узнают друг друга и допускаются к мистериям ордена. Но и это, - монах потер переносицу тонким бледным пальцем, - еще не конец обряда посвящения. Вам бы объяснили далее, что вы, пренебрегая своим ложным человеческим достоинством, должны приложиться своими губами к срамным и нечистым местам тела прецептора и присутствующих братьев, закрепляя
После некоторого молчания шевалье сказал.
– У меня создалось впечатление, что вы сами, брат Гийом, не слишком одобряете все то, о чем только что говорили.
– Отнюдь. Вернее я так скажу, практическую пользу, приносимую сим сложным и своеобычно обставленным действом, я и признаю и, одобряю. Если таким образом можно держать в узде большое количество богатых, родовитых и необузданных господ - слава высшим силам. И что мне от того, что содомируемый сейчас в катакомбах капитула новый тамплиер пребывает в восторге от факта приобщения к великой и тайной силе. Пусть себе ошибается на здоровье и в удовольствие. Согласитесь, больше верят тому врачу и той гадалке, что дороже берет. Так и тут, настоящее возвышение человек обретает или думает, что обретает, через противоестественное унижение. Я то знаю, что суть в другом.
Шевалье почувствовал, что ему становится жарко. Его взволновал не столько сам рассказ о содомских тайнах тамплиерства, сколько отношение к ним этого монаха. Реми де Труа спрашивал себя - почему он со мной так откровенен? Реми де Труа чувствовал, что решение, принятое им черной ночью над трупом неизвестного ассасина в лесу, возле источника св. Беренгария, начинает расплываться, теряя свой смысл. Опять впереди мертвое море опасной неизвестности.
– Ну, наконец-то, - удовлетворенно сказал брат Гийом.
– Что, наконец-то?
– почти огрызнулся собеседник, сверкая глазами.
– Наконец-то, я пробился сквозь выращенную вами на душе броню. Признаться, я просто любовался тем, с какой легкостью вы приняли известие, о том, что никаких сокровищ вам не получить. Приятно лишний раз убедиться, что не ошибся в человеке.
Маска на лице шевалье де Труа застыла в опасливом оскале, было видно, что смятение взвилось в нем снова. И он опять не знал, что говорить.
– Да, да, вы что-то предчувствуете и в правильном, мне кажется, направлении.
– Ну так говорите же. Я признаю, вы одержали надо мною победу, так не тяните и объясните какую!
– Не собираясь вас оскорбить, скажу вам, что мне не нужна ни победа эта, как вы выразились, ни ваше признание. Смешно было бы радоваться приобретению того, что невозможно потерять.
– Опять загадки!
– Нет, - сухо ответил брат Гийом, и в лице его проступила усталость, очень скоро вы поймёте. Сейчас я удовлетворен другим, удачей, если так позволительно будет здесь сказать. Но покончим с этим. Смею думать, что достаточно живописно обрисовал обряд вступлении во внутренний орден ордена тамплиеров.
Шевалье кивнул.
– Так вот должен заметить, что это был не более, чем карнавал, если разобраться. Так мы именуем всякое пышное действо, организованное, чтобы впечатлить профанов. Но об этом уже, кажется, шла речь. Так вот, настоящее посвящение происходит не там, а здесь и посвящают не толпу высокородных обжор, пьяниц, содомитов, а одного лишь весьма непривлекательного внешне и весьма способного негодяя. Могу вас поздравить, - брат Гийом со сдержанной картинностью развел руками, - с нынешней минуты вы, в истинном смысле слова, рыцарь Храма Соломонова. Хотя бы в том смысле, что этот легендарный государь почитается примером очень умного человека.
Шевалье настороженно молчал. Коснулся рассеяно рукой бородатой мозаики, коей являлось его лицо. Но говорить ему ничего не пришлось, монах заговорил сам.
– Я понимаю, почему вы не выражаете особой радости.
– Почему же по-вашему?
– Радоваться непосредственно мог бы в этой ситуации человек сообразивший, что его все-таки не убьют в конце разговора, вы догадались об этом с самого начала. Или просто не боитесь смерти?
Новопосвященный ничего не ответил.
Брат Гийом снова потянулся к своему лекарству.