Цивилизаtion 2
Шрифт:
Я развел руками.
– Никуда не годится. У тебя его много?
– Пара центнеров еще есть наверное.
– Отлично. Дашь мне, буду солод проращивать.
Вот, и появились товары для обмена, с удовлетворением отметил я про себя. Мне тоже хотелось железные латы и обещанное новое исподнее.
Поглядев на остальные товары и изрядно повеселившись над стоящим около магазина цаковским велосипедом Седой пошел инспектировать деревню дальше. Не пройдя и тридцати метров, он увидел мою дорогу.
– А это что за тропинка из желтого кирпича? Куда ведет? К Гудвину?
– К апачам.
– К кому?!
– Ну у меня тут два
– А вы кто? Чингачгуки? Геки и Чуки?
Седой от души потешался. Его задорное настроение уже было не переломить и я сразу вспомнил свою работу в банке, где был мишенью для подобных насмешек на протяжении двух лет.
– Наверное тебя это порадует, но вождя апачей зовут Гек, а команчей - Чук.
Дядя немедленно сложился от хохота втрое. Он смеялся так, что казалось будто душили мопса. Седой хрипел, и икал, периодически тихонько повизгивая. Причем делал это настолько заразительно, что я уже не мог на него обижаться.
– Гном, я ж щас сдохну от смеха, и некому будет землю воевать, - наконец смог выговорить Седой и хохот снова задушил его. Лука с двумя воинами стояли без тени улыбки, словно статуи.
– Ладно, пойдем дальше, - сказал он наконец, вытерев рукой слезы.
– Я лет десять так не ржал. Что еще тут у тебя смешного? Ты про баню что-то говорил.
– Баня есть. Но давай сначала плотину покажу.
Водяное колесо привело Седого в завистливый восторг. Осмотрев работающий механизм и привод к металлургам он пожал мне руку.
– Вот это ты реально круто сделал. У меня чертова туча людей занято на мехах. Мои бы печечки, да сюда...
– А что не так с моими печами?
– Много чего не так. Понятно, почему ты еще железо не получил. С такой конструкцией полторы тысячи не достигнешь. Шлак сливаешь не правильно. И про тигли, видимо, тебе тоже не известно. Ну да ладно. Пойдем дальше.
– Чего ладно? Расскажи, что надо поменять?
Седой остановился и внимательно посмотрел на меня.
– Гном, ты чего. Это не просто 'опа и готово'. Ты Автовазу расскажи в двух словах, как Мерседес сделать. Чего там им надо поменять. Придет время - поговорим.
В кузнице мы прилично задержались, смотря как Том выстукивает бронзовые гвозди.
– Способный пацан, - отметил Седой, - мне б таких десяток - год жизни бы сэкономил.
Следующие полдня прошли в осмотре второй плотины, где Седой, в шутку, чуть не столкнул меня в воду. Поражаясь точности сновидения, я испытующе посмотрел на него, но ничего, кроме озорных глаз лысеющего весельчака не увидел. Несмотря на возраст, в Седом вольготно жил и паразитировал невероятный хулиган. Если про отдельных людей можно сказать, что у них в заднице шило, то у Дяди там постоянно ерзал дикобраз. Сама судьба побаивалась его выходок и для меня всегда было большой загадкой, как он прошел спецназ и остался живым. Следуя банальной логике, его должны были придушить свои уже на сборах. Но недюжая сила и умение тонко чувствовать ситуацию не раз спасали его ищущий приключений зад. Однако коньком Седого все-таки был юмор, причем весьма своеобразный. Я вспомнил как до слез смеялся над историей его первого года службы, когда Седой решил не долго думая проучить младшего сержанта, мотавшего последние месяцы до дембеля.
Молодой человек был сыном какого-то местного партработника, и хоть Союз в те дни трещал по швам, отношение к мажору было соответствующим статусу его влиятельного папы. Отпрыску дозволялось очень многое. Звали баловня судьбы Никодим Преображенский, получивший, благодаря фамилии, погоняло 'профессор'. Это прозвище было, наверное, лучшей похвалой интеллектуальных заслуг будущего братка из девяностых, так как к знаниям Никодим имел ровно такое же отношение какое морская свинка имеет к морю или к свинье. Это не мешало недорослю шмонать тумбочки духов, нарушать режим и постукивать младшему офицерскому составу на коллег по казарме. Попытки общественности урезонить зарвавшегося сынка неожиданно привели к наказанию правдолюбцев, и обличенный неприкасаемостью авторитет мажора еще больше укрепился. Тонко чувствующая несправедливость натура Седого запротестовала с первого дня службы, но случая проучить негодяя, да так, чтобы это не сказалось на личном благополучии, все не предоставлялось.
Если случая нет, то его следует создать, - решил Седой, и принялся заваривать дерзкий план возмездия. Для выполнения оного потребовалось заручиться поддержкой не только сержанта, которому Профессор тоже был нарывающей занозой, но и дневального, а также местного медика. Потным и измотанным после броска вечером, трое духов, перемигиваясь, обсуждали что-то очевидно радостное. Так как радость и духи - это понятия полярные, цепкий глаз Никодима мгновенно почуял возможность поживиться. После короткого обыска на свет появился шкалик спиртосодержащей жидкости, который предприимчивые солдафоны во главе с Седым где-то ловко умыкнули. Реквизировав добычу, Никодим уединился в каптерке.
Дальнейшие события развивались уже не сходя с рельс четко прописанного сценария. В районе пяти утра, употребившего спиртное Преображенского, бережно, словно труп вождя, перенесли из кубрика по взлетке в Ленинскую комнату. Внутренняя часть окна была заботливо законопачена байковым одеялом и покрыта двумя слоями брезента. Такая же светомаскировка постигла дверь. Ни один луч света не мог теперь проникнуть в храм досуга и отдыха советского солдата. Казалось бы, на этом этапе шутку уже можно было считать удавшейся, но злой гений Седого шагнул, как свежая пешка, сразу на два поля вперед. Рядом с дремавшим в алкогольном паре Профессором стоял сержант и трое вчерашних обладателей шкалика. На стульчике, под портретом хитро прищуренного старика Крупского, ждал своей очереди служитель Гиппократа.
На голове у каждого шутника красовался ПНВ-57Е, хоть и делавший их похожими на персонажей звездных войн с планеты Набу, зато позволяющий видеть в этой кромешной тьме.
– Рота подъем!, - закричал дневальный привычным голосом.
Седой и сотоварищи принялись издавать привычный шум одевающегося в полупроснувшемся состоянии бойца, в то время как Никодим сладко потягивался.
– Преображенский, тебя подъем не касается?
– подал голос сержант, - А ну быстро оделся и встал в строй.
Профессор испуганно хватал воздух руками, пытаясь стянуть невидимые покровы.
– Что за танцы, ефрейтор? Встать я сказал!
– еще раз окрикнул его сержант и Никодим вдруг понял, что запахло бедой.
– Рота построена, - отчитался дневальный, чем еще больше добавил паники копошащемуся на кровати защитнику родины.
– Я ничего не вижу, - дрожащим голосом пролепетал вчерашний повелитель слонов и духов
– Что значит не видишь? И меня не видишь?
– Сержант подошел, и легонько пнул по свисающей с кровати мясистой ноге.