Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
Наблюдения И. Джавахишвили явно показывают, что Жамтаагмцерели использовал многие негрузннские, иностранные источники. Были источники и грузинские. Он часто называет имевшиеся в его распоряжении грузинские источники, приводит свидетельства из них, соглашается с ними или оспаривает. Он не следует слепо этим свидетельствам, а сопоставляет их и даёт свои заключения. «Историческую правду он выясняет по первоисточникам. А это уже зачаток критического метода и является первым опытом исторической критики в грузинской литературе», — авторитетно заявляет И Джавахишвили.
Тщательный анализ произведения Жамтаагмцерели привёл И. Джавахишвили к окончательному заключению, что «достоинством грузинского летописца является его нелицеприятие и объективность». «Как выясняется, сочинение нашего
Единственное сомнение возникает у И. Джавахишвили только в отношении тех неправдоподобных сказочных элементов, которые так обильно разбросаны в летописи: «…Прямо изумительно, как случилось, что автор включил столько «сказок», как, например, рассказ о любви к сыну Лаша-Георгия змей, сидящих в подземелье, или же о скачке на трёхногом коне в течение целого дня и ночи, или же о падении городских стен от собачьего лая». Некоторые из тех, кому было на руку объявить произведение Жамтаагмцерели источником, недостойным доверия, для того, чтобы укрепить собственные, необоснованные соображения, воспользовались этим сомнением И. Джавахишвили. Но никакими примерами суеверия нельзя обосновать достоверность или сомнительность исторического источника. В качестве иллюстрации можно привести труды многих историков не только времён монгольских нашествий. Можно назвать и Фукидида, и Плутарха, и Тита Ливия, и Тацита, и Ибн-аль-Асира, и Рашида-ад-Дина, и многих других.
Ни один из классиков исторической литературы не был атеистом-марксистом. Они были идолопоклонниками или исповедовали Христа или Магомета. Их вера была глубока, но они так же верили чудесам, как реальным фактам. Эту истину хорошо сознавали мыслители прошлого. Вот что пишет замечательный французский философ Мишель Монтень, говоря о Таците: «Свидетельства его кажутся порою слишком уж смелыми, как, например, рассказ о солдате, который нёс вязанку дров: руки солдата якобы настолько окоченели от холода, что кости их примёрзли к ноше да так и остались на ней, оторвавшись от конечностей. Однако в подобных вещах я имею обыкновение доверять столь авторитетному свидетельству. Такого же рода и рассказ его о том, что Веспасиан по милости бога Сераписа исцелил в Александрии слепую, помазав ей глаза слюной. Сообщает он и о других чудесах, но делает это по примеру и по долгу всех добросовестных историков: они ведь летописцы всех значительных событий, а ко всему происходящему в обществе относятся также толки и мнения людей» [5] .
5
Мишель Монтень. Опыты. Книга третья, изд. АН СССР, Москва — Ленинград, 1960, стр. 204.
В доказательство того, что наш летописец в этом отношении не оригинален и не составляет исключения среди историков прошлого, можно было привести множество примеров из произведений всех историков его времени или их предшественников, причём гораздо более неправдоподобных, чем скромные чудеса нашего летописца.
Но разве только потому что Плутарх, Тацит, Светоний или Ибн-аль-Асир в своих произведениях уступают место чудесам, наука когда-нибудь отказывала им в достоверности повествования?
Современный французский историк Марк Блок заключает по поводу подобных соображений: «Если картина мира, какой она предстаёт перед нами сегодня, очищена от множества мнимых чудес, подтверждённых, казалось бы, рядом поколений, то этим мы, конечно, обязаны прежде всего постоянно вырабатывавшемуся понятию о естественном ходе вещей, управляемом незыблемыми законами. Но само это понятие могло укрепиться так прочно, а наблюдения, ему как будто противоречившие, могли быть отвергнуты лишь благодаря кропотливой работе, где объектом эксперимента был человек в качестве свидетеля. Отныне мы в состоянии и обнаружить, и объяснить изъяны в свидетельстве. Мы завоевали право не всегда ему верить, ибо теперь мы знаем лучше, чем прежде, когда и почему ему не следует верить. Так наукам удалось освободиться от мёртвого груза многих ложных проблем».
И Джавахйшвили прекрасно
Повествование Жамтаагмцерели часто напоминает плач Иеремии, и не только в том, что он оплакивает развалины своей родины. Беспредельно печален и исполнен отчаяния тон повествования. Судьбой уготовано было ему оплакивать победоносную Грузию XII века. Большая часть его истории — горестный рассказ об унижении и падении оскорблённых и разочарованных. Это картина вековой, долгой, тёмной ночи, на чёрном фоне которой изредка возникают проблески истинного рыцарства, мужества и редкого благородства.
У хроники Жамтаагмцерели утеряны начало и конец. И хотя мы знаем, что автор дожил до желанного освобождения родины от монгольского ига, повествование его, доведённое до царствования Георгия Блистательного, внезапно обрывается на первых же строчках рассказа о новых ужасах. «И начало светило восходить. Язык же мой не поворачивается высказать достойное удивления и ужаса». Такой невольный конец так внезапно прерванного повествования полностью соответствует всему содержанию летописи, духа и судьбы самого несчастного летописца, которому было суждено быть повествователем бедствий, автором страниц, написанных слезами и болью.
Историко-политическая концепция Жамтаагмцерели патриотична и национальна. Он знает: история, жизнь народа продолжается; зло может присутствовать и в будущих взаимоотношениях людей, а поэтому примеры добра и зла должны остаться в качестве урока людям всех времён, как указатель направления и пути, которым им надлежит следовать. Исходя из этого, подобно библейскому пророку, он ободряет и предостерегает потомство моральными примерами, которым надо следовать или остерегаться. По его мнению, из числа предков образцами добра и совершенства являются Давид и Тамар, а образцами зла и низости — сыновья Багваши-Кахабера. В соотношении с этими историческими ориентирами оценивает он свершения деятелей монгольской эпохи, сравнивая с их поступками каждый значительный шаг этих личностей! Окончательное решение он выносит, только подводя итоги. Вполне естественно, что, повествуя жизнь Грузии в эпоху падения, Жамтаагмцерели живописал бы общую картину разложения нации и представил бы множество примеров моральной деградации отдельных личностей. А в летописи Жамтаагмцерели дело обстоит совершенно иначе. Ни в одной из хроник «Картлис цховреба» не приведено столько примеров моральной чистоты и благородства, самоотвержения ради народа и ближнего. Из многочисленных примеров геройства и нравственного совершенства, пересказанных Жамтаагмцерели, выберем несколько:
1. Во время осады Аламута был убит нойон Чагатай. Заподозренных в убийстве воинов-грузин ожидало полное уничтожение. По совету Григола Сурамели грузинские военачальники сами предстали перед разгневанными монголами. Они сознательно обрекли себя на смерть, но тем самым избавили войско от гибели.
2. Вызванный в монгольскую Орду царь Дмитрий безусловно знал, что его ожидает смерть. Близкие и вельможи в один голос отговаривали его. Но Дмитрий предпочёл предстать перед ханом и пожертвовать собой, спасая тем самым от гибели и уничтожения весь народ.
3. Отрёкшиеся от покорности Улу Давид и Саргис Джакели в конце концов предстали перед ханом. Чтобы отвлечь от царя ханский гнев, Джакели пошёл на верную смерть: он взял на себя вину царя и тем самым избавил его от смертельной опасности.
4. Прибывшие к Батыю Аваг Мхаргрдзели и его свита, понаелышавшись о жестокости монголов, боялись, что, лишь увидев их, Батый убьёт Авага. Поэтому Давид, церемониймейстер Авага, сын Иванэ Ахалцихели переоделся в его одежду и такими словами ободрял надевшего его, Давидову, одежду Авага: «Если пожелает умертвить меня, да буду убитым я, а не ты…» Поступок и поведение Давида так растрогали хана Батыя, что этот трагикомический эпизод окончился благополучно.