Цвет пурпурный
Шрифт:
Мать Коринны посвятила свою жизнь семье и домашнему очагу и недолюбливала свою сестру, искательницу приключений. Тем не менее, она никогда не препятствовала Коринне видеться с ее тетей. А когда Коринна подросла, мать определила ее в Спелмановское училище, где когда-то училась тетя Феодосия. Это было очень интересное заведение. Его основателями были две белых миссионерши из Новой Англии, всегда носивших одинаковые платья. Поначалу ютившееся в церковном подвале, училище вскоре переехало в бывшие армейские казармы. Со временем две дамы-основательницы сумели получить большие пожертвования от некоторых богатейших семей Америки, и училище стало расти. Появились новые здания, вокруг выросли деревья. Девиц учили чтению, письму, арифметике, шитью, кулинарии,
Однажды зимой, много лет назад, за шестьдесят лет до основания школы, индейцы племени чероки, жившие в Джорджии, были изгнаны со своих земель. Они шли пешком, по снегу, в лагеря для переселенцев в Оклахоме. Треть из них погибла во время пути. Но многие отказались покинуть Джорджию. Они выдавали себя за цветных и постепенно смешались с нашим народом. Многие из их потомков учились в Спелмановском училище. Некоторые из них помнили семейную историю, но большинство из них забыли свою родословную. Если они и вспоминали когда-либо о своих корнях (а индейцев вспоминали все реже, потому что их там не осталось), то думали, что желтоватый или красноватый цвет их кожи и волнистые волосы происходят от белых, а не от индейских предков.
Даже Коринна так думала, рассказывал Самуил. Но я всегда чувствовал в ней индейскую кровь. Она была такой тихой, такой созерцательной. Она с такой пугающей быстротой уходила в себя, если чувствовала, что окружающие не смогут оценить ее духа и отнестись к нему с уважением.
Когда мы были в Англии, Самуил мог легко говорить со мной о Коринне. И мне было не тяжело слушать.
Как все странно, говорил он. Я уже немолодой человек, и все мои мечты о помощи людям оказались просто мечтами. Как бы мы с Коринной тогда, в юности, посмеялись над самими собой. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ РАБОТЫ ДУРАКОМ, ИЛИ ЛИСТВЕННАЯ БОЛЕЗНЬ: ТРАКТАТ О ТЩЕТЕ ВСЕГО ЗЕМНОГО В ТРОПИКАХ. Или что-нибудь в этом роде. Мы потерпели такое горькое поражение, сказал мне он. Мы стали не менее смехотворны, чем Алфея с Феодосией. Мне кажется, болезнь Коринны была вызвана, по крайней мере отчасти, этими мыслями. У нее была хорошая интуиция, гораздо лучше, чем у меня. И людей она понимала намного лучше. Она часто говорила, что олинка относятся к нам с неприятием, но я не соглашался с ней. Но ведь это так и есть, могу тебе сказать.
Нет, сказала я, это не неприятие. Это скорее равнодушие. Иногда мне кажется, что мы мухи на толстой шкуре слона.
Я помню, как однажды, продолжал рассказывать Самуил, еще до нашей свадьбы, у тети Феодосии был званый вечер. Она устраивала их каждый четверг. В этот раз она позвала множество «серьезной молодежи», как она их называла. Один из них был молодой ученый из Гарварда, которого звали Эдвард. Фамилия у него, насколько я помню, была Дю Бойс [3] . Так вот, тетя Феодосия пустилась в воспоминания о своих африканских приключениях и о том, как бельгийский король Леопольд наградил ее медалью. Этот Эдвард, или Билл, точно не помню, был человек нетерпеливый, что сразу было видно по выражению его глаз и беспокойным движениям. Тетя Феодосия уже добралась до того момента, когда она, вне себя от радости и удивления, получила медаль за отличную миссионерскую службу в его колонии, как вдруг Дю Бойс начал громко постукивать носком ботинка по полу. Мы с Коринной в тревоге переглянулись. Было очевидно, что он уже слышал эту историю и не собирался спокойно выслушивать ее второй раз.
3
Вильям
Мадам, сказал он, когда тетя Феодосия завершила свой рассказ и махнула своей знаменитой медалью перед нашими носами, знаете ли вы, что по приказу короля Леопольда рабочим плантации отрубали руки, если они, по мнению надсмотрщика, не выполняли нормы по сбору каучука? Вместо того, чтобы гордиться этой медалью, я бы на вашем месте счел ее символом вашего невольного соучастия в делах жестокого деспота, который изувечил, сгноил на непосильной работе и по сути дела уничтожил тысячи и тысячи африканцев.
Как и следовало ожидать, рассказывал Самуил, гости онемели от неожиданности. Бедная тетя Феодосия! В каждом из нас, наверное, сидит это желание, чтобы нас оценили и наградили за наши заслуги. А африканцы медалей не делают. Им вообще все равно, существуют миссионеры или нет.
Не огорчайся, сказала я.
Как же мне не огорчаться, ответил он.
Африканцы нас не приглашали, ты же знаешь. Нет смысла их обвинять в том, что мы чувствуем себя незваными.
Хуже чем незваными, сказал Самуил. Африканцы даже не видят нас. Не признают в нас братьев и сестер, которых некогда продали в рабство.
О Самуил, сказала я, не надо так.
Ах, Нетти, сказал он в слезах, в этом же все и дело, разве ты не видишь? Мы любим их. Мы изо всех сил стараемся показать им свою любовь. А они нас отвергают. Они даже не хотят слушать о том, какие страдания нам пришлось пережить в прошлом. А если слушают, то говорят в ответ всякие глупости. Почему вы не говорите на нашем языке, например. Почему не помните старые обычаи? Чего вам не хватает в Америке, где у всех есть машины?
Милая Сили, что мне оставалось делать, как не обнять его и не утешить? Что я и сделала. И слова, давно запертые в моем сердце, хлынули наружу. Я гладила его дорогое лицо, его голову и называла его ласковыми именами. И боюсь, моя дорогая Сили, что скоро жалость друг к другу и страсть заставили нас забыться.
Ты, может быть, догадалась, что я давно его любила, но сама не понимала своих чувств. О, я любила его как брата и уважала как друга, но, Сили, теперь я знаю, что люблю его телесно, как мужчину. Я люблю его походку, его рост, его фигуру, его запах, курчавость его волос. Я люблю кожу на его ладонях. Бледно-розовый цвет оттопыренной губы. Я люблю его большой нос, его брови, его ноги. И я люблю его дорогие глаза, в которых так ясно читаются нежность и красота его души.
Дети сразу заметили перемену в нас. Боюсь, моя дорогая, мы не смогли скрыть своего счастья.
Мы любим друг друга, сообщил Самуил детям, и собираемся пожениться.
Но прежде этого, сказала я, я должна рассказать вам о себе и Коринне и еще об одном человеке. Вот тогда я и рассказала им о тебе, Сили. И о том, как их мама Коринна их любила. И о том, что я их тетя.
А где живет та, другая женщина, твоя сестра? — спросила Оливия.
Я как могла попыталась объяснить им про твою жизнь с Мистером __.
Адам сразу встревожился. Это такая чувствительная душа — он моментально слышит то, о чем рассказчик пытается умолчать.
Мы скоро поедем в Америку, сказал Самуил, чтобы успокоить его, и позаботимся о ней.
Дети были с нами во время скромной свадебной церемонии в маленькой английской церкви. В тот же вечер, после свадебного ужина, когда мы готовились ко сну, Оливия объяснила мне, что происходит с ее братом. Адам скучает по Таши.
Он еще и сердит на нее, сказала мне она, потому что, когда мы уезжали, она собиралась нанести ритуальные шрамы на лицо.
Я ничего не знала об этом. Мы думали, что сумели убедить людей олинка отказаться от обычая наносить на лица молодых женщин шрамы как знаки принадлежности к племени.