Цвет жизни
Шрифт:
И это сработало. Да еще как! Поначалу мне пришлось защищать его, добиваться, чтобы у него были учителя, которые замечают его ум, а не только цвет кожи, но теперь Эдисон входит в тройку лучших в своем классе. Он лауреат Национальной стипендии за заслуги. Он собирается поступать в колледж и сам выберет, кем станет.
Я потратила свою жизнь на то, чтобы так было.
Когда я прихожу из больницы, Эдисон делает домашнюю работу за кухонным столом.
– Привет, малыш, – говорю я, наклоняюсь и целую его в макушку.
Я могу это делать, только когда он сидит. До сих
Он не поднял на меня глаза.
– Как работа?
Я улыбаюсь:
– Как обычно.
Я снимаю куртку, беру небрежно брошенный на спинку дивана пиджак Эдисона и вешаю их в шкаф.
– Я не нанималась быть уборщицей…
– Ну так оставь на месте! – взрывается Эдисон. – Почему я всегда во всем виноват? – Он вскакивает из-за стола так быстро, что чуть не опрокидывает стул, и, оставив компьютер и открытую тетрадь, выбегает из кухни. Я слышу, как захлопывается дверь его спальни.
Это не мой мальчик. Мой мальчик помогает старенькой миссис Ласка нести сумку с продуктами на третий этаж, и его даже просить не надо. Мой мальчик всегда открывает двери женщинам, говорит «спасибо» и «пожалуйста», до сих пор хранит у себя в тумбочке каждую открытку, подписанную мной к его дню рождения.
Иногда новоиспеченная мамочка поворачивается ко мне с заходящимся криком младенцем на руках и спрашивает, как узнать, чего хочет ребенок. По большому счету, с подростками в этом отношении ненамного проще, чем с новорожденным. Вы учитесь понимать его реакции, потому что они сами не в состоянии сказать точно, что им причиняет боль.
Поэтому, хоть мне и хочется зайти в комнату Эдисона и прижать его к себе, раскачиваясь вперед-назад, как я часто делала, когда он был маленьким и беззащитным, я делаю глубокий вдох и иду в кухню. Эдисон оставил мне ужин – тарелку, накрытую фольгой. Он умеет готовить ровно три блюда: макароны с сыром, яичницу и неряху джо. [2] В остальные дни недели он разогревает то, что я готовлю на выходных. Сегодня у нас энчилада, но Эдисон еще приготовил горох, потому что несколько лет назад я научила его, что блюдо можно считать едой, только если на тарелке больше одного цвета.
2
Булочка с говяжьим фаршем, луком и соусом и другими приправами.
Я наливаю чуть-чуть вина из бутылки, которую подарила на прошлое Рождество Мэри. На вкус оно кислое, но я заставляю себя пить его, пока плечи у меня не расслабляются, пока не получается закрыть глаза и перестать видеть лицо Терка Бауэра.
Через десять минут я тихонько стучу в дверь комнаты Эдисона. Он занимает эту комнату с тринадцати лет, я сплю на раскладном диване в гостиной. Я поворачиваю ручку и вижу его лежащим на кровати с подложенными под голову руками. Футболка натянута на плечах, подбородок приподнят.
Я сажусь рядом с ним на матрац.
– Ну что, поговорим об этом или будем делать вид, что ничего не случилось? – спрашиваю я.
Губы Эдисона кривятся.
– У меня что, есть выбор?
– Нет, – говорю я, улыбаясь. – Плохо написал контрольную по исчислению?
Он хмурится.
– Контрольную? Легкотня! Я получил девяносто шесть баллов. С Брайсом сегодня поцапался.
Брайс – самый близкий друг Эдисона с пятого класса. Его мать – судья по семейным делам, а отец – профессор классической литературы в Йельском университете. У них в гостиной стоит стеклянный шкаф, как в музее, а в нем хранится настоящая древнегреческая ваза. Они возили Эдисона на отдых в Гштааде и на Санторини.
Хорошо, что Эдисон поделился этим бременем со мной; хорошо, что можно на время отвлечься на чужие трудности. Вот чем расстраивает меня больше всего происшествие в больнице: я считаюсь человеком, который всегда находит выход. Я не проблема. Я никогда не доставляю неприятностей.
– Ничего, помиритесь. Я уверена, – говорю я Эдисону, похлопывая его по руке. – Вы же как братья.
Он поворачивается на бок и натягивает на голову подушку.
– Эй, – говорю я. – Эй! – Я стягиваю подушку и замечаю на его виске полоску, оставленную слезой. – Сынок, – шепчу я, – что случилось?
– Я сказал ему, что хочу пойти с Уитни на осенний бал.
– Уитни… – повторяю я, пытаясь вычленить из клубка друзей Эдисона девочку с таким именем.
– Сестра Брайса, – уточняет он.
В памяти мелькает образ девушки со светлыми рыжеватыми волосами, которую я видела несколько лет назад, когда забирала Эдисона из песочницы.
– Толстенькая и с брекетами?
– Да. Брекетов она уже не носит. И она не толстенькая. Она, она… – Взгляд Эдисона смягчается, и я представляю себе, что сейчас видит сын.
– Можешь не заканчивать, – говорю я быстро.
– Ну, она потрясная! Она сейчас на втором курсе. Ну, то есть я-то ее давным-давно знаю, но в последнее время, когда я смотрю на нее, это не просто сестра Брайса, понимаешь? Я целый план разработал. После каждого урока кто-нибудь из моих друзей должен был встречать ее возле класса с табличкой. Таблички каждый раз должны были быть разные. Первая «ХОЧЕШЬ». Вторая «ПОЙТИ». Потом «НА», «БАЛ», «СО». А в конце, после уроков, я сам должен был ждать ее с табличкой «МНОЙ», чтобы она наконец поняла, кто приглашает.
– Так в этом все дело? – прерываю его я. – Ты не можешь просто пригласить девушку на танцы… Тебе для этого нужно устроить целое бродвейское представление?
– Что? Мам, дело не в этом. Дело в том, что я попросил Брайса подержать табличку «БАЛ», а он отказался.
Я вздыхаю.
– Что ж, – говорю я, тщательно подбирая слова. – Понимаешь, юноше трудно видеть свою сестру чьей-то потенциальной девушкой, и неважно, насколько крепко он дружит с тем, кто хочет с ней встречаться.
Эдисон закатывает глаза: