Цвет
Шрифт:
— Лес — он разный. А мы можем жить только на родительских деревьях.
— Так насадили бы их, сколько нужно! — недоумевала я. — Кто не дает?
— Всё взаимосвязано.
— Фигня. Всегда можно найти выход. Чего-то нужного сделать больше, а ненужное — убрать. Мы так и делаем. У себя, — я махнула рукой за спину, пытаясь объяснить — где мы делаем так, как нам нравится.
— Вы, люди, странные. Почему-то предпочитаете не хранить то, что у вас есть, а транжирить. А если это не ваше, то вообще не задумываетесь о том, что кроме вас, оно может понадобиться кому-то еще.
— У нас договоренность была, — Оме меня иногда раздражал, — с вашими старейшинами. Раздел сфер влияния. Мы — здесь, а вы — там. Вам что, леса мало? Заповедника не хватает?
— А ты знаешь, что уже пять лет новых деревьев не вырастает? Сколько мы не бьемся, они сразу гибнут, стоит им взойти. И мы думаем, что это из-за вас, землян.
Во дает! Как гонит-то! У нас все разработки в пустынях — месторождения хланоида только там нашли. И космодром там же, чтоб вывозить удобнее было. Мы их лес вообще не трогаем! Каждый месяц замеры, контрольные датчики, пропускная система.
— Быть не может. Мы сюда не вхожи. Мало ли причин? Да и не верится что-то в гибель леса: у нас спутники висят — ничего такого не показывают.
— Ты увидишь.
Да, через час ходьбы я увидела.
С первого взгляда деревья были одинаковыми. Что здесь, что — там. Но тут, где мы с Оме стояли, от деревьев шла радость, а там — боль. Граница чувствовалась очень четко. Словно великан провел черту невидимой косой, забавляясь. И еще — там было тихо.
— Потрогай, — сказал Оме.
Я дотронулась до ближайшего ствола. Он был гладкий, твердый, дышащий влагой сквозь мелкие поры в бархатной коре. От него шло спокойствие постоянства. Я еле заставила себя оторвать ладонь от дерева.
— Теперь этот, — Оме показал на дерево за чертой.
Сухой, звенящий, горячий, словно налитый злым жаром. Проткни в коре дыру, и забьет огненная струйка, сжигающая всё подряд.
— Мертвый лес. Нельзя в нем жить.
— У нас есть специалисты. Пригласили бы — они б помогли, — уверенно сказала я.
Оме не ответил. Чем дальше мы углублялись в заповедник, тем менее разговорчивым он становился.
— Нам — туда, — ткнул он пальцем за черту.
Теперь я почувствовала, что значит идти по пересеченной незнакомой местности без снаряжения. Мертвый лес брал свое сполна. Даже Оме умерил шаг. Сколько же живого леса осталось? Быстро мы его прошли. Немудрено, что фейнов так мало. А зачем туда нам? Неужели Оме хочет лес возродить? В одиночку? Ах, да, меня же он с собой взял. Надеюсь, в жертву приносить не станет.
Мне вдруг стало совсем нехорошо. Устала, да еще и мысли эти. Ну, его, этот заповедник. Насмотрелась уже. Домой хочется, на станцию.
Оме как почувствовал мое настроение. Внезапно остановился, наставил на меня палец, чуть ли не упираясь в ключицу, и, вкладывая всю убежденность, произнес:
— Мы всё исправим.
— Что же вы делать собираетесь? — недоуменно спросила я.
Вместо ответа Оме начал декламировать какое-то предание, судя по переходу на возвышенную речь и излишний пафос:
— Наступят дни смерти. То, что служило укрытием, станет болью. То, что спасало, превратится в охотника. Будет тот, кто не убоится смерти. И прольется дождь. Поднимется лес из тела его. И вновь будут дни жизни.
Ничего не понятно. Я же не специалист по словесности. Смерть какая-то, дождь, жизнь. Мифическое что-то.
— И как это всё понимать?
— Один из фейнов должен отдать жизнь. Дождь возродит его.
— Умереть? Добровольно, что ли? Кто согласится-то?
— Многие, — Оме отвернулся. — Не касайся деревьев.
Чем дальше мы заходили в мертвый лес, тем большим жаром несло от стволов.
— Вы верите в этот дождь? — не удержалась я. Молча идти рядом с Оме не хватало выдержки.
— Нет причин для веры. Мы знаем.
— А я тебе зачем? Судя по всему, это ты с жизнью решил проститься? Свидетель, что ли, нужен? — я прищурила левый глаз.
— Есть еще одно. Но тебе — не скажу.
— Почему это? — оскорбилась я.
— Иначе — не получится.
Не люблю всякие тайны. Люблю, чтобы прямо и открыто в глаза говорили. Хотя, может, у фейнов так принято изъясняться — кратко и загадками, я не в курсе. Работа у меня техническая — обслуживание всего рода вспомогательной техники. Не ученый я. А хотелось бы что-нибудь этакое открыть, чтобы Виталик, например, нос свой задирать перестал. Они сами ничего про аборигенов не знают, а тут вот она я — с открытием.
Я увлеклась фантазиями и прослушала, что говорил Оме.
— Что-что?
— Ты же одна? — переспросил он.
— Ну, одна, — насторожилась я. — А вам то что? Мне так удобнее. У мужиков этих одно на уме — в постель затащить. А мы девушки гордые, с кем попало не общаемся. Да и нет на станции подходящих. А то бы закрутила…
Эх, как бы я развернулась… Размечталась, ага. Нет, на Фейне — работа, еще раз работа и ничего, кроме работы. Личные отношения будем устанавливать, когда уберемся отсюда в более приличный мир.