Цвет
Шрифт:
Я останавливаю робота так, чтобы первый удар пришелся по нему, и сам бросаюсь к капсулам. Я почти уверен, что полиметаллическая махина на крепких ногах не сразу рухнет и даст мне возможность вытащить и Гарика, и еще несколько капсул. А то, что не во всех них есть люди, — совершенно не важно. Я же не могу знать этого наверняка.
И это выбор? Спасать или не спасать?
Конечно, я не смог вытащить все. Сколько успел. Гарик лежит на бетоне и грязно ругается в те моменты, когда кашель не бьет его о лазурно-белую поверхность. Дурак. Он даже не надел дыхательную маску.
Подбегает реанимационный комплекс на суставчатых ножках. Я вскрываю защитные капсулы. Все подряд — индикация заполнения выгорела. Пустая. Опять пустая. Комплекс гудит. Есть. Человек. Девочка лет девяти. Я вылавливаю ее из компенсационного геля и передаю реаниматору. Дальше. Пусто. Мужчина. Раны на лице, левой руке и груди — гель розовый от крови. Комплекс забирает второго пациента. Последняя капсула из тех, что я вытащил перед обрушением. Никого.
И требовательный звонкий голос из-за спины:
— Где моя мама?
Я не знаю что ответить. Даже не поворачиваюсь. Смотрю на горизонт, где лазуритовое поле соединяется с бирюзовым небом…
Большинство погибло до того, как бот вошел в атмосферу Гессонита. Даже вытащи я их капсулы — ничего бы не помогло. Заключение комиссии было однозначно в мою пользу. И я ничего не мог изменить. Ни в первый раз, ни сейчас.
Неужели я не могу попасть в тот момент, когда реально поступил не так, как хотел? Ведь было…
Акхам глядел на меня с некоторым удивлением, словно не произошло то, на что он надеялся. Он дотронулся кончиками пальцев до зар, словно проверяя, действительно ли на верхних гранях пять белых и три черных точки, и пододвинул их к себе.
У Акхама — последний ход. Он бросит зары, передвинет шашку и уйдет, так и не ответив на незаданные вопросы.
— Почему я оказался не там, куда стремился?
— Случай… — Акхам в очередной раз пожал плечами. — Реальность моделируется на основе многих и многих факторов. Тем, сколько катились зары. На каком кубике сколько очков. Где они остановились на поле. Какой ход сделал ты… — он тяжело поднял на меня глаза.
— Так что же такое — эта доска? — спросил я.
— Это — жизнь. Ее символ. Только тут переплетены свобода выбора и зависимость от случая. Никто в игре не может быть уверен в прочности и незыблемости своего положения — один бросок, и всё меняется радикально. Но ты можешь и просчитать возможные изменения на несколько ходов вперед. Человек в полной мере не властен над обстоятельствами своей жизни, но тем, что предлагает судьба — зары — он распоряжается сам.
— И как хочешь распорядиться ты? — усмехнулся я.
— Еще не знаю.
Акхам собрал зары, что-то неслышно пошептал над ними, потряс, прижал пальцы правой руки ко лбу, посмотрел вверх и прикрыл глаза. Шевельнул губами, будто продолжая с кем-то говорить, и высыпал кубики на поле.
Шеш-ег. При таком броске не было вариантов.
Акхам вздрогнул. Предупреждая ход, я показал пальцем на лунку, в которую он может поставить шашку. Акхам взял ее с головы и резким ударом выставил на поле…
…- Инга, Инга! Иди сюда!
— Сейчас, мама! — голос девочки разносится по всей прогулочной палубе. На стенах повсюду висят вирт-картины с видами Тсаворита — радостного зеленого мира. Где трава — хризолитовая, стволы и ветви деревьев — из демантоида. Где птицы с берилловыми перьями скачут с ветки на ветку. А шустрые белки топорщат изумрудную шерстку прежде, чем начать драку за орех.
Топот ног, и Инга радостно приплясывает около мамы, ожидая, что та скажет.
— Отец сказал, чтобы мы шли в каюту. Сейчас будет торможение — нужно прикрепиться.
Девочка грустнеет и исподлобья смотрит на Акхама. Тот кивает.
— А папа мне всегда разрешал смотреть стыковку, — с вызовом говорит Инга.
Женщина, стоящая рядом с ней, непроизвольно морщится.
— Акхам, ты же понимаешь, что Инга постоянно будет вспоминать Владислава? Развод решает далеко не все проблемы.
Акхам понимает. Но его голос настойчиво приказывает:
— Лида, нужно. Могут быть неприятности. Мне бы не хотелось…
Его прерывает рев сирены и низкий женский голос общего оповещения: «Несанкционированное проникновение. Пассажирам немедленно занять свои места. Экипажу — готовность ноль. Нападающие вооружены…» Голос прерывается хрипом, словно не автомат отключили, а пристукнули живого человека.
— Идите! Идите! — кричит Акхам.
Лида, ухватив дочь за руку, тянет ее к проходу в стене. Они скрываются, а Акхам идет по прогулочной палубе, нарочито жестко ставя ноги. Гулкий стук его шагов разносится далеко и возвращается эхом.
«В этот раз не буду стрелять. Отдам, и они уйдут. Все спасутся. Всем будет хорошо», — сумбурный шепот Акхама мне не нравится.
Навстречу выходят трое с оружием в руках.
— Где капитан? — спрашивает один из них.
— Я — капитан.
— Пошли в рубку, — бандит кивает сообщникам, и те подхватывают Акхама под руки.
Судя по замашкам, Акхама пленил главарь напавшей банды. Пройдя по прогулочной палубе, конвой поднимается по лесенке и заходит в рубку.
— Навигаторский планшет. Быстро! — бандит не шутит. Его иглопистолет нацелен Акхаму в голову.
— У меня нет его. Всё на автомате. У нас стандартный рейс.
Он лжет, я точно знаю. Хочет задержать грабителей? Отвлечь?
— Ладно, не надо, — бандит вдруг улыбается, — я узнал тебя. Где она?
Акхам молчит. Выбирает, как поступить? Или он уже решил? Жаль, что я не могу вмешиваться! Словно колеблясь, Акхам достает доску, открыв незаметную панель на пульте. Неверный ход. Если цель бандитов именно доска, то, заполучив ее, они сразу же ликвидируют свидетелей.