Цветные открытки
Шрифт:
Полинино письмо вызвало у Майи Андреевны грусть. Эти ее философские потуги с головой выдавали влияние доморощенного «гения». Вот оно: «с кем поведешься»… Нет, что ни говори: всякого рода размышления на абстрактные темы и глубокомысленные беседы «о судьбах» уместны и даже необходимы в юности, когда складывается мировоззрение, а у взрослого человека должны быть совершенно другие, взрослые проблемы. Но с Полиной-то все, конечно, далеко не просто — тут не только Евгений, тут ее собственная неприкаянная, незаполненная жизнь…
Сама Майя Андреевна на философствования времени не имела, просто сбивалась с ног. Лариса выглядела ужасно, осунулась, прямо картофельный росток. Врачи говорили: весна, авитаминоз, но весна весной, а и заниматься приходилось с утра до ночи, экзамены-то на носу, каждый день репетиторы. И, как назло, англичанка живет у парка Победы, а литератор и того дальше — в Сосновой Поляне,
Чтобы как-то усилить питание, Майя покупала на рынке гранаты, доставала икру, делала сама творог из молока и кефира, а Ларка капризничала, плохо ела, каждый раз со скандалом. И тут еще заболел муж — стенокардия. Доктор категорически: бросить курение. Ни в какую! Смолит по пачке в день, раньше такого не было. И такая повышенная раздражительность — слова не скажи, а больничного не берет, что ни день — до девяти-десяти на работе, прямо фанатизм! И вот у Майи Андреевны новые хлопоты — достать заграничное снотворное, заставить принимать мед с лимоном (снижает давление), перед сном обязательно все пропылесосить — при больном сердце нужен свежий воздух. С утра до вечера, как челнок: аптека, рынок, магазины, уборка. Тут уж не до болтовни про самолюбие у обезьян! А ведь надо еще как-то следить за собой — женщина всегда должна оставаться женщиной. Читать, конечно, времени уже не было, едва-едва успевала кое-как просмотреть новинки, чтобы быть в курсе, телевизор всегда — вполглаза, только с Ларисой — в филармонию, единственный законный отдых, каждого концерта ждала невесть как… Несмотря на кремы и маски Майя Андреевна за эту зиму очень постарела, пошли вдруг седые волосы, так что сослуживцы, приходящие в гости, ахали: «На работе цвела, а дома чахнешь. Летом куда поедете?» Майя Андреевна только вздыхала: «Какое у нас лето! Мы же в этом году поступаем».
Первого апреля она получила письмо от Полины. Та писала, что «сейчас уже все нормально, а три недели назад так прихватило сердце, думала: с общим приветом. Отвезли на «скорой», восемнадцать дней отлежала, теперь выпустили». Больше о здоровье ни слова, зато на трех страницах в восторженных выражениях описывался какой-то Арсен Саркисович, Полинин лечащий врач. И красавец, и талант, и душа — чистое золото: «Больные ид него молятся, — если на отделении хотя бы один тяжелый, Арсен домой ночевать не уйдет, хоть стреляй!» Майе Андреевне было абсолютно ясно: идиотка опять влюбилась.
«…У нас на отделении» — обратите внимание: «у нас»!.. «У нас на отделении полный завал с младшим обслуживающим персоналом. Лечить больного мало, необходим уход и уход, а идти никто не хочет. Конечно, платят безобразно, но с другой стороны, нельзя же все мерить только на деньги! Спасать людей — самое чистое, самое благородное дело…» Так… Еще хватит ума — возьмет и останется санитаркой! А что? Сама себе хозяйка, может позволить любую блажь… Но насчет немедленного поступления нянькой в больницу в письме, слава богу, ничего сказано не было. Наоборот. Полина писала, что через неделю, самое большее через десять дней собирается выехать домой, а пока — «умоляю, купи и срочно вышли по адресу Арсена Саркисовича следующие предметы…» Список предметов, видимо, учитывал запросы всех членов семьи доктора — тут были бюстгальтеры двух размеров, колготки «непременно ленинградской фабрики», ползунки, пластмассовые вязальные спицы, мужская рубашка — «желательно чехословацкая», финское мыло, болгарский шампунь «для сухих и нормальных волос», он всегда бывает в магазине «Болгарская роза» на Невском, а также электробритва «Агидель» с плавающими лезвиями. «Если туго с деньгами, займи где-нибудь, я приеду, сразу отдам».
На другой день Майя Андреевна отправилась в «Пассаж» к открытию, оттуда прошла в Гостиный двор, потом в эту самую «Розу», убила, конечно, полдня, зато достала почти все. Кроме мыла, — заграничного не нашлось.
А Полина между тем ехала домой. Последние дни ее пребывания на заводе состояли из неожиданных триумфов. Во-первых, главный инженер мгновенно утвердил акт внедрения, досрочно! — подписанный начальником цеха и главным технологом несмотря на то, что качество полимерных покрытий, внедрением которых Полина занималась на заводе, «заставляло», — как выражался начальник цеха, — «желать много лучшего». Во-вторых, чего никогда в природе не бывает, секретарша главного инженера Лиля сама достала и вручила Полине железнодорожный билет — нижнее место. В-третьих, в день отъезда к гостинице подкатила черная директорская «Волга» с шофером Яшей.
Объяснить все эти чудеса можно было только Полининым сердечным приступом, за который администрация, видать, считала себя ответственной. Ибо старший инженер центрального института Колесникова торчала в цехе с утра до ночи, да что в цехе! — облазила весь завод от склада сырья до мастерской, где сколачивают тару.
Там же, во дворе, возле так называемой «железной свалки», куда со всего завода свозили металлолом, она и упала, потеряв сознание, чему предшествовал скандал, устроенный ею начальнику КИПа. Дело в том, что, имея вредную для здоровья привычку соваться куда не просят, Полина Васильевна обнаружила на свалке списанный потенциометр, который, по ее мнению, мог еще работать и работать. «Это же подсудное дело! — разорялась она на весь двор. — Ему цена как минимум триста рублей. Пели так деньгами бросаться, живо без штанов останемся!» Начальник КИПа, вызванный на место происшествия, пытался ей втолковать, что внутризаводские дела, как правило, решаются без участия командированных, по Колесникова вдруг побелела и стала садиться на асфальт, а потом легла, и начальник КИПа бросился звонить в «скорую помощь».
Из больницы Полина Васильевна вернулась, как она сама сказала, «страшнее атомной войны», однако в первый же день пошла на «железную свалку». Потенциометра там, конечно, не было, и прибористы клялись, что он в ремонте. Оставшееся до отъезда время Полина занималась качеством покрытий и за три дня до чудес с билетом и «Волгой» во всеуслышание заявила и не уставала повторять всем и каждому устно и письменно, что ничего, кроме брака, организованный ею участок давать в принципе не может, — она это установила точно, проверив всю технологическую нитку. Технология, отработанная институтом, дает возможность добиться высокого качества, но — теткина жизнь! — какое может быть качество, когда гигроскопичное сырье всю дорогу валяется под дождем? Как, то есть, «неправда»?! Пойдемте, покажу! К тому же и мешки все рваные, а в инструкции по-русски написано: «влажность не выше 0,10 %». А у нас в стране все как будто грамотные… или у вас на заводе не так?., а когда с ослиным упорством нарушают температурные режимы и КИП делает вид, будто не знает, что приборы врут и сто лет не были в проверке… а обработка поверхностей под покрытие производится топором и долотом… и так будет всегда, если допускать к работе пьяниц, у которых руки трясутся… и в складе готовой продукции черт ногу сломит, и такой кабак везде, на всех этапах производства, тут уж не о покрытиях надо говорить, а и об основной продукции…
Перечень нарушений технологии и подробный план мероприятий по их устранению Полина ухитрилась подписать у и.о. главного технолога Тамары Георгиевны Мухиной и вручила по экземпляру директору, главному инженеру и секретарю парткома. На другой же день ей стремительно утвердили акт и с благодарностями отправили на вокзал.
Теперь в поезде, который только что тронулся, она размягченно думала о том, что, как ни говори, а совесть все же есть у всех, добросовестное отношение к работе способно растрогать любого, даже последнего бюрократа, а здешний главный инженер и вообще неплохой мужик, сердечный и толковый, а что недостатков полно; так покажите — где их нет? Полине как человеку со стороны все недочеты и ошибки, конечно, виднее, и за то, что она прямо все высказала, невзирая на лица, и даже не поленилась составить «перечень», ей на заводе только благодарны. Этим, слепому видно, и вызвано внимание со стороны администрации, а не только состояние ее здоровья. Внимание же и человечность всегда надо ценить — где такое видано, чтобы за какой-то мелкой командированной сошкой присылали «Волгу»?
А черная «Волга» с шофером Яшей за рулем бодро мчалась от вокзала прямиком в аэропорт и успела как раз к московскому рейсу, которым прилетела комиссия Госстандарта. В обязанности этой комиссии входила комплексная проверка качества продукции и соблюдения технологии. В силу чего знаменитый «перечень обнаруженных нарушений» да и сама Колесникова с ее длинным языком и луженой глоткой явились бы для членов комиссии просто ценным подарком. Но — увы… Самолет только заходил на посадку, а поезд, увозивший Колесникову, уже отправился…
Поезд деликатно пробирался между горами и морем, близко подступившим к железнодорожному полотну. Полина, стоя в пустом коридоре у окна, смотрела на волны, сине-зеленые, точно на дворе разгар лета.
Она давно не ездила поездом, полетела бы и сейчас, да Арсен Саркисович категорически: никаких самолетов. А еще велел, чтобы — с пустыми руками, тяжестей нельзя, вещи, привезенные с собой, все отправить почтой. Вещи Полина в основном отослала, да их и было-то всего ничего, но в последний день увидела в универмаге электрокофемолки, не удержалась и взяла две — себе и Майе. Кроме того, купила бутылку местного вина в подарок кому-нибудь, а еще на рынке — трехлитровую банку меда, старуха дешево отдавала, невозможно было отказаться.