Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II
Шрифт:
– Да, - сказала Меритамон. – Клянусь. Клянусь.
Отец приподнял ее голову за подбородок – он улыбался. Дочь всхлипнула.
– Я не буду сейчас одаривать тебя за послушание, - улыбаясь, сказал Неб-Амон, точно не видел ее слез. – Если ты будешь хорошей женой, матерью и госпожой, скоро ты будешь очень щедро вознаграждена. Ты ведь хорошая жена, не так ли, Меритамон?
Меритамон моргнула и отвела взгляд, и отцовские пальцы впились ей в подбородок.
– Тот, о ком ты думаешь, - семя преступника. Он рожден от преступницы, он нищий
– Нет, - прошептала Меритамон. – Нет. Почему?..
Она забыла, что ее только что чуть ли не открыто обвинили в прелюбодеянии – каравшемся очень строго, когда повинна была женщина. Но Неб-Амон был слишком умен, чтобы говорить с дочерью – беременной дочерью - об этом. Он оговаривал того, о ком она мечтала, и почти достиг своей цели.
Неб-Амон опустился на колени, и теперь оказался ниже дочери. Он заговорил с нею не с высоты своего положения, а как мудрый друг…
– Эта женщина жаждет отомстить мне за то, что я осудил ее преступных мужей, - сказал Неб-Амон. – И она уже делает это. Ты понимаешь, каким образом?
– Да, - дрогнувшим голосом проговорила Меритамон. Она прижала руку к животу, и только тут отец вспомнил о ее положении.
Он резко встал, и Меритамон начала падать ему на руки. У человека, который когда-то с легкостью мог бы нести такую, как она, едва хватило сил, чтобы поднять дочь и усадить в кресло.
Он привел ее в чувство, прикладывая к вискам мокрый платок. Меритамон очнулась и расплакалась оттого, что заставила больного заботиться о себе…
Но не сказала об этом, чтобы не оскорбить его.
– Мне остаться с тобой, отец? – спросила она.
– Нет, возвращайся к мужу, - холодно сказал Неб-Амон, поняв, что она подразумевает. – Возвращайся. И можешь рассказать ему то, что я сегодня рассказал тебе.
Меритамон помедлила.
– А брату?
– Нет. Я запрещаю, - резко сказал Неб-Амон. Увидел обиду и возмущение дочери, и прибавил:
– Меритамон, он как безумец сейчас. Он не станет слушать никого, кроме своей женщины.
Дочь кивнула, потупив взор, а отец ощутил досаду и страх. Он знал, что молодые не верят мудрецам – они верят только своим глупым сердцам, и каются лишь тогда, когда уже поздно…
“Меритамон, Меритамон, когда ты поймешь, что я хочу только твоего блага?”
Приехав домой, Меритамон сразу побежала на поиски мужа. Он встретил ее с тревогой и теплотой – и Меритамон благодарно зарыдала, крепко обнимая его и покрывая поцелуями. Менкауптах растерялся под ее ласками, он так давно их не получал.
– Что случилось? – спросил он.
– Я грустна. Мой отец умирает. Успокой меня, дорогой муж, - сдавленно ответила его высокородная супруга, прижимаясь к нему, как к своей единственной защите.
Что ж, скоро так и будет.
Менкауптах стал растерянно гладить
***
Вскоре после встречи с дочерью Неб-Амону стало очень худо. Приступ уложил его в постель так резко, и был так страшен, что отвлек на себя внимание всего дома: ужасные боли во всем теле и ощущение, будто отравлен каждый член, каждый орган. Уну думал, что господин умрет – и все остальные, хотя не были врачами, были уверены в том же самом.
Стража, выставленная Неб-Амоном, по-прежнему стояла на посту. Они, как когда-то во время заключения Тамит, сменялись каждый день и каждую ночь, и время смены караула пришлось как раз на ухудшение состояния господина.
Стражник мялся у внутренних дверей гарема – он не знал, надолго ли здесь, но устал за день, был голоден, а главное, некстати почувствовал сильную низменную нужду. Он слышал, как бегают слуги, слышал плач, и к телесным нуждам примешался еще и страх, и растерянность; мужчина знал, что скоро в доме переменится и господин, и порядок. Что будет, когда умрет верховный жрец?
Вдруг послышались быстрые шаги, и появился молодой господин – Аменемхет, на лице был гнев, а не скорбь, приличествующая минуте. Молодой жрец был в одном схенти, без украшений, даже без амулета Амона.
– Господин? – неуверенно спросил стражник, выступая ему навстречу.
Аменемхет взглянул него, рот открылся, словно для приказания.
– Убирайся прочь! – вдруг потребовал он.
Воин отступил к дверям, не решаясь хвататься за меч, как полагалось при приближении к гарему всякого постороннего мужчины – ведь это был молодой господин, а старый господин умирал…
– Убирайся, я сказал! – рявкнул Аменемхет, словно не замечая меча у него на поясе.
– Нельзя, - ответил стражник, но его одолевали сомнения. И не только. Он переступил с ноги на ногу, чувствуя, что сейчас может случиться дело, которое опозорит его как мужчину и как воина.
Аменемхет вдруг заметил это и усмехнулся. – Беги бегом! – сказал он, показывая в сторону дверей гарема, и пристыженный мужчина бросился через коридор в сад, тем путем, где никто не мог его заметить. Аменемхет уверенно вошел следом. Он знал, что отцу сейчас не до него – никому нет дела до него, и прекрасно. Скоро он будет повелевать всеми здесь.
Молодой человек направился вперед, гадая, в какой комнате из анфилады комнат в этом крыле может находиться его женщина. Он знал, что это только его женщина – отец ни разу не прикоснулся к ней с тех пор, как она поступила сюда…
– Тамит, - нежно позвал он.
Вдруг ему послышался ответ откуда-то справа, и юноша без раздумий свернул туда. Он раздернул занавески, отделявшие его от Тамит, и через мгновение его шею уже охватили горячие нетерпеливые руки; женщина со стоном прижалась к нему, и они слились в жадном, бесстыдном поцелуе.