Цветок пустыни

Эрбор Джейн

— Мне хотелось бы продолжить свою мысль, — проговорил Роджер. — В это время настоящую ценность для Сахары представляет горстка людей, у которых есть одно желание — посвятить всю свою деятельность Сахаре, независимо от того, сбудутся или не сбудутся их мечты. Таких людей, как ваш отец, например. Однако рассматриваемый сейчас вопрос — это Тасгала и отношение к ней мисс Шепард, не правда ли? Вам придется извинить меня. Я как-то забыл, что особы, подобные вам, нуждаются в особом, лично к вам относящемся заключении по поводу любого явления в подлунном мире.

Лиз покраснела.

— Что же, я и впрямь думала, что мы говорим обо мне, —

сказала она в свое оправдание. — Но это не я, а вы сказали, что мне не приспособиться к Тасгале, если глаза мои не наполнятся слезами умиления и если я не приму эту пустыню такой, как она есть. Честно говоря, мне не верится, чтобы я была способна на такое, и мне хочется знать, что я должна делать, чтобы совершить нечто подобное.

— Ну, я полагаю, с таким настроением вы не потратите много сил на свои попытки. И коль скоро вы не имеете подобных намерений, нужно ли вам беспокоиться о собственном безделье здесь? Как только вы примете решение по поводу своего будущего, будут ли существовать доводы, мешающие вам улететь отсюда на первом же самолете, направляющемся на север?

— Я полагаю, что я могла бы так сделать, — ответила Лиз, колеблясь, — но все дело в том, что на самом деле я не знаю, чем мне хочется заняться.

— У вас ни к чему нет склонности? Нет никакой мечты?

— Мечты! Да у кого же их нет? — Не желая распространяться о своих собственных мечтах, Лиз добавила: — Не думаю, что у меня есть какие-то выраженные склонности, правда, скажу, что у меня лучше получается работать с людьми, чем с вещами.

— То есть для вас было бы предпочтительнее работать няней, а не печатать на машинке или продавать товары, а не производить их?

— Да, — кивнула девушка, — что-то в этом роде. Только у меня пока не получалось сравнивать подобным образом одну работу с другой.

— Не получалось? В таком случае в Тасгале для вас может найтись работа.

Лиз с сомнением посмотрела на своего собеседника.

— Работа, которую я смогу сделать? Без всякой подготовки? Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что, если вы не возьметесь за обустройство дома, в котором живет ваш отец, вы вряд ли найдете какую-либо другую, более важную работу. А что касается отсутствия у вас должной подготовки, то если вам понятна целая вселенная, что лежит между понятиями «жилище», в смысле места проживания, и «дом», в смысле семейного очага, это может послужить вам хорошей отправной точкой в начале пути. Я надеюсь, что ваш недостаток любопытства по поводу всего, что связано с этим местом, не распространяется до таких пределов, что вы ничего не знаете о том, как здесь живет ваш отец.

— Конечно, знаю! — воскликнула Лиз, задетая словами Йейта.

— Ну, тогда с «жилищем» вопрос ясен. Теперь о «доме». Хотел бы я знать, есть у вас хоть какое-либо представление о том, как долго и до какой степени вашему отцу не хватало именно дома?

— Ну... — Лиз замолкла, уверенная в том, что Роджеру Йейту известны ответы на все задаваемые им вопросы, а также в том, что он намерен заставить ее рассказать все, что известно ей о своем отце. — Ну, когда умерла мама, мне было четыре года, отец в это время служил в армии в Бирме. После войны он продолжил обучение в университете, чтобы получить диплом магистра экономики. После этого, примерно лет десять назад, он занял пост главы коммерческого отдела в нефтяной компании «Персидский залив». Я училась в школе-интернате, а на каникулы приезжала к своим тетушкам.

Закончив школу, я стала жить вместе с ними, а примерно через девять месяцев отец поступил на службу в нефтяную компанию «Пан-Сахара» в Тасгале. Отпуск, из которого он только что возвратился, был первым, полученным им в этой компании.

— Ну и...

— Что «ну и...»? — опешила Лиз.

— А то, что уже в течение пятнадцати лет ваш отец не знает, что это такое — вернуться после работы домой и услышать слова привета от родного человека. В пятьдесят лет данное обстоятельство значит очень много.

— Вы хотите сказать, что для молодых людей семейный очаг не играет особой роли?

Йейт улыбнулся, глядя на Лиз:

— Конечно, Дом и семья имеют значение всегда и для всех, но в молодости у мужчин находится масса других дел.

Лиз слушала не перебивая.

— Во-первых, работа — она поглощает все и вся, — продолжал Роджер. — Потом честолюбивые устремления. Путешествия. Девушки, наконец.

— Да, я понимаю, — смутившись вдруг, пробормотала Лиз. — Тогда... если папа действительно одинок, как вы думаете, и если я решу остаться здесь, смогут ли увенчаться успехом мои попытки как-то скрасить его жизнь?

— Я в этом не сомневаюсь, конечно, если вы не сложите руки и не оставите своих попыток и тогда, когда исчезнет ощущение новизны, и если вы не будете считать, что ваши усилия не получают должной оценки.

— Я постараюсь сделать все, что в моих силах. — Тут Лиз осенило, и она задала следующий вопрос: — Как вы думаете, когда папа решил привезти меня сюда, он надеялся на то, что я могу остаться, имеется в виду добровольно, конечно?

— Не знаю. Подобными мыслями он со мной не делился.

— Вот как. А вы уверены, что он не настраивал вас на то, чтобы выяснить, что я думаю по этому поводу?

Роджер Йейт онемел от неожиданности и, сердито сверкая глазами, воззрился на девушку.

Своими необдуманными словами Лиз так разозлила своего спутника, что все попытки объяснить, что все дело в том, что ей просто не хочется, чтобы предложения приходили к ней через третьи руки — от папы к Роджеру Йейту и от него к ней, оказались тщетны.

Воцарившееся молчание затянулось. Лиз сосредоточенно смотрела в иллюминатор.

Они были уже почти на месте. Внизу расстилалась пустыня, необъятная и удивительно многоцветная. Сахара поразила Лиз. Песок... Тут он был белым, а там розоватым, с черными тенями вдоль длинных складок; на среднем удалении он горбился каменисто-серыми барханами, а где-то далеко, у самого горизонта, превращался в цепь голубых гор.

Увидев такую картину, Лиз непроизвольно повернулась к своему спутнику. Но тот встал, пересек проход и подошел к молодой матери с младенцем. Он говорил с ней по-французски, и они вместе посмеялись над чем-то. После этого дитя было извлечено из корзинки, и Йейт осмотрел его.

Вернувшись к Лиз, он заметил:

— Мне кажется, что везти трехмесячного, не привыкшего к здешним условиям младенца в пустыню — это верный способ накликать беду. Но мадам утверждает, что она уже «слишком долго» жила вдали от мужа — метеоролога компании «Пан-Сахара». Позволю себе заметить, что очень тонкая грань отделяет безрассудство от храбрости... — Проследив за взглядом Лиз, направленным на далекие горы, Роджер замолчал и сел рядом с ней.

А Лиз произнесла с удивлением:

— Никак не ожидала увидеть здесь горы, я думала, что пустыня — это сплошная равнина.