Цветок пустыни
Шрифт:
В разговоре возникла крохотная пауза. Затем Лиз услышала:
— Милая девушка, не оставите ли вы мне право поставить диагноз?
Лиз замерла, а Йейт продолжил:
— А пока что послушайте меня. Я приеду к вам примерно через четверть часа; поэтому сразу же возвращайтесь к Эндрю и ждите меня. Возьмите у мадам Симон с полдюжины легких шерстяных одеял. Попросите, чтобы кто-нибудь помог вам убрать простыни с постели Эндрю, а затем заверните его в одеяло, а остальными накройте. К тому времени, когда вы вернетесь к нему, ваш отец скорее будет страдать от жара, а не от озноба, но вы все равно накройте его одеялами.
— Понятно, благодарю вас. — Здесь Лиз не смогла удержаться и добавила: — Знаете что, я не слабоумная и могу понять инструкции, данные мне на английском языке. К тому же, когда я училась в школе, прошла курс по уходу за больными.
— Да что вы говорите! — воскликнул Йейт. — Как это мило с вашей стороны. Ну что же, тогда идите и приступайте к работе, и посмотрим, как это у вас получится. — И он повесил трубку.
Мадам Симон пошла к больному вместе с Лиз, и, когда приехал Роджер Йейт, они только-только успели укутать Эндрю в одеяла. После этого управляющая ушла, пообещав зайти попозже, а Лиз стала ждать результатов осмотра, стараясь держаться как можно ближе на случай, если потребуется ее помощь.
Наконец Роджер Йейт вышел к ней.
— Да, это малярия, — сказал он. — Как мне известно, это первый приступ с тех пор, как он приехал в Тасгалу. Обычно больной малярией получает «предупреждение» о приближении приступа этой болезни. Однако на сей раз, по словам вашего отца, приступ случился совершенно неожиданно и приблизительно всего за полчаса до того, как вы обнаружили его. Это означает, что стадия озноба, продолжительностью примерно один час, сейчас еще только заканчивается. Следующей будет стадия жара... — тут Йейт сделал паузу и бросил взгляд на Лиз, — или вам все это известно?
— Нет, конечно нет, — Лиз вспыхнула от смущения, — продолжайте, пожалуйста.
— Хорошо. Для этой стадии характерно опасное повышение температуры — до сорока одного градуса. На сегодняшний день в нашем распоряжении имеются лекарства, которые справятся с болезнью даже лучше, чем хинин. Я уже сделал ему укол. Его действие в сочетании с укутыванием в одеяла в течение нескольких часов позволит избавиться от приступа. Но я бы предпочел не рисковать и без промедления отправить Эндрю в больницу — ему нужен уход, — сказал Йейт.
— Конечно, в больнице наблюдение лучше, — с готовностью согласилась Лиз. — Но ведь и я кое-что умею. Кроме того, по телефону вы сказали, мол, посмотрим, на что вы способны. А если вы увезете папу, я не смогу себя проявить, и «смотреть» будет не на что, верно?
Йейт спокойно встретил ее взгляд.
— Конечно, мне не дано будет увидеть, какая сиделка из вас получилась. Но знаете, я все же мог бы потерпеть и воздержаться от созерцания этого зрелища ради того, чтобы хоть разок увидеть, какой бываете вы в тех случаях, когда стараетесь поставить чьи-то интересы выше собственных.
Резкость сказанного заставила девушку вздрогнуть.
Йейт продолжал:
— Сейчас я полон надежды, что вы разрешите мне подержать вашего отца в больнице до тех пор, пока малярия не отступит окончательно. Если вы согласитесь, то ему тоже придется дать свое согласие. Так каким будет ваше слово?
— Конечно, я должна сказать «да». Но...
— Понятно, — кивнул Роджер Йейт. — Вы хотите знать, что будет тем временем с вами? Это действительно серьезный вопрос, поскольку вам нельзя оставаться
«Он смотрит не на меня, а сквозь меня», — подумала она.
— А в чем проблема? — бросила Лиз. — Я могу остаться и здесь.
— Не можете! — отрезал Йейт. — Отсюда до улицы Хай-стрит, что в Кенсингтоне, кричать — не докричаться, и вам это хорошо известно! Совершенно очевидно, вы не сможете жить здесь одна.
Лиз ни за что на свете не призналась бы Йейту, что в глубине души она испытала облегчение, услышав с какой убежденностью он произнес последнюю фразу. Мысль о том, что нужно будет остаться на ночь в этом доме одной, пугала ее. Поэтому, сделав вид, что не намерена препираться по мелочам, она сказала:
— Ну что же, в этом случае, я полагаю, мадам и месье Симон смогут приютить меня в гостинице.
— Да, — согласился Йейт, обдумывая что-то, а затем добавил: — Нет, у меня есть вариант получше. Он, кстати, в большей степени устроит и вашего отца. Я скажу ему, что посылаю вас к нашей общей приятельнице, к миссис Карлайен. Может быть, вы помните, когда мы прощались вчера на аэродроме, я говорил, что Дженайна Карлайен подбросит меня до дому?
— Я помню.
— Ну вот, получилось так, что меня отвезла Бет Карлайен, приемная дочь Дженайны. Думаю, миссис Карлайен согласится оставить вас у себя. Я договорюсь о том, чтобы Эндрю положили в больницу, а потом попрошу Дженайну или Бет приехать за вами, как только вы проводите отца. Брать с собой много вещей не стоит. Если все пойдет как надо, он выйдет из больницы, скажем, через десять дней.
— Но откуда вы знаете, что миссис Карлайен захочет принять меня?
Казалось, этот вопрос удивил Йейта.
— Я же сказал вам, она — мой друг. Кроме того, у вас с Бет примерно одинаковый возраст, а ей не хватает компании ровесников. — С этими словами он направился к двери, но тут же повернулся и спросил: — Кстати, вы успели поговорить с отцом о вашем более продолжительном пребывании здесь?
— Я-то успела, но он и слышать не хочет об этом, — без обиняков ответила Лиз.
— Не хочет? А на каком основании?
— На том, что он не может требовать от меня такой жертвы. Считает, что это несправедливо по отношению к моему будущему. Если честно, по-моему, мне не удалось убедить его в том, что я действительно хочу остаться. Отец сказал, что это «внезапный поворот на сто восемьдесят градусов», которому он не доверяет, и что позже я его еще поблагодарю за то, что он не воспользовался моим предложением.
— Хм-м. — И Роджер Йейт снова стал пристально рассматривать Лиз. Повторив свое задумчивое «хм-м», он проговорил: — А знаете, вы повели себя достойно. Наверное, очень не просто видеть, как ваш благородный жест отвергается при первом же предложении. И все-таки, наверное, было еще труднее признаться мне, что Эндрю не оценил ваше благое намерение и в своем ответе не пощадил ваших чувств. Полагаю, что каких-то двадцать четыре часа назад ваше уязвленное самолюбие не позволило бы вам сделать такое признание. Уже это можно назвать шагом в нужном направлении. — Не дав Лиз даже рот открыть, Йейт продолжил: — Однако куда же нам идти? То есть я хочу спросить, насколько искренни вы были в своем намерении? А когда отец отказал вам, почувствовали хотя бы временное облегчение или нет?