Цветок Зари. Книга первая: На пороге ночи
Шрифт:
Девушка толкнула дверь, но та не поддалась — стояла прочно, придавленная чем-то с другой стороны.
— Хочешь войти? — спросил Рэй.
— Да, — она отступила в сторону, — только поосторожней, пожалуйста. Не нужно её ломать, — она погладила Кенура по вздыбленному загривку, его верхняя губа трепетала, то и дело обнажая клыки. — Не волнуйся, они нас не тронут.
Кенур скосил на неё тёмный сосредоточенный глаз и снова неотрывно уставился туда, откуда они только что пришли — вниз, в темноту физическую и мрак иного рода. Однако
Рэй и Михал налегли на дверь, и она, поначалу державшаяся так прочно, вдруг поддалась неожиданно легко, раскрывшись со скрипом и скрежетом — последний издали каменная чаша и стол, подпиравшие её изнутри.
На столе было грудой навалено почти всё небогатое имущество обитателя комнаты — всё, что нашлось потяжелее, а вдобавок ко всему и не слишком-то тяжёлая кровать поверх какой-то разобранной на части мебели.
Мужчины остановились на пороге, изучая давно осиротевшее жилище, и, разумеется, ничуть не удивились, обнаружив на полу останки его хозяина — кто-то же должен был воздвигнуть эту баррикаду.
— Ещё одна мумия, — тихо сказал Гэри. — Прямо не башня, а египетская пирамида какая-то. — Он сокрушённо покачал головой и прибавил: — Вот ведь бедняга, видно, крепко его допекли, — он окинул взглядом некогда добротное имущество, уложенное на столе, теперь превратившееся в серую груду старого хлама. Поверх груды ещё покачивался потревоженный цветок, умело свёрнутый из бумажного листа.
Когда-то лист был белоснежным — священного для жиззеа цвета. По большей части их бумага, толстая, гладкая, долговечная, была зеленоватого или жёлтого цвета. Тщательно отбелённые листы использовались жрицами, королевами и приближёнными к ним особами, да и то не всегда.
Прочие лишь изредка позволяли себе приобрести белоснежный лист — не столько из-за его дороговизны, сколько из-за того, что на нём можно было записать лишь нечто особенное, и его никогда нельзя просто выбросить — он должен храниться до тех пор, пока не обратится в прах, то есть по крайней мере несколько веков, передаваясь из поколения в поколение.
На этом листе было что-то написано уже порядком выцветшими, но всё ещё хорошо различимыми, когда-то густо-синими, а теперь голубыми чернилами.
Сам же он покрылся толстым слоем вездесущей пыли, однако не слился с серым хламом, что служил ему постаментом, оставаясь чем-то особенным, трогательно-хрупким и неуместным в этом мрачном склепе.
Лора подтолкнула своих спутников вперёд и сама вошла, с горечью и неожиданной теплотой посмотрела на скрюченное тело, вернее, сухие останки, лежащие на полу, между узким окном и дверью; потом бережно взяла в руки бумажный цветок, присматриваясь к голубым строчкам, которые кто-то оставил на долгую память, чтобы хранили и дети, и внуки, доставая изредка и с почтением убирая в резной ларец, но не так всё сложилось…
— Этого никто не укладывал, как тех — внизу, — негромко проговорил
— Не исключено, что сам умер. Что это у него? — он присел на корточки рядом с Дилано, молча изучавшим нечто, нацарапанное на небольшой гладкой пластине розового кварца.
Рядом с откинутыми согнутыми руками валялся до сих пор острый резец. Лора положила бумажный цветок на место и тоже склонилась над их находкой. На миг она крепко зажмурилась, задышала вдруг шумно и тяжело.
Рэй вскинул на подругу тревожно-нежный взгляд, без слов спрашивая: что с тобой? чем помочь?
— Он умер, когда пытался… — она подняла кварц, стряхивая пыль, — пытался что-то здесь изобразить, написать, передать… Кажется, это изображение цветка, а рядом ещё что-то нацарапано… Но он не успел. Ему стало плохо, очень плохо… Он упал и в последние секунды всё ещё тянулся к резцу. Это было важно. Наверное, это и сейчас важно, а может и ещё важнее, чем тогда.
— Откуда ты… — начал Михал и остановился.
Ему было трудно привыкнуть к её интуиции, к её неожиданным поступкам и внезапным прозрениям.
Рэй верил безоговорочно и твёрдо, оставив сомнения в прошлом; Гэри — хотел верить, всё таинственное и необычное притягивало его, несмотря на трезвый, даже критичный склад ума; Мррум верил, убедившись в её способностях когда-то давно — один раз и навсегда — угрюмо, неколебимо, неизменно ожидая от каждого подобного прозрения тем больших неприятностей, чем оно важнее, и воспринимая её способности, как некую разновидность стихийного бедствия с непредсказуемыми, но всегда разрушительными последствиями.
— Ты уверена? — закончил Михал.
— Да. Я вдруг увидела, почувствовала, как это было. Он умер, потому что пытался выдать тайну. Ему было уже всё равно, он даже хотел умереть, только что-то важное сделать напоследок, но не успел…
— А вот и шарф, тот самый Кровавый Шарф, которого так боялась принцесса, — Гэри коротко и остро взглянул на живущую. — Как ты думаешь, она жива?
Лора помрачнела ещё больше.
— Не знаю. Надеюсь, что её хотя бы перевязали.
Легендарный Кровавый Шарф свободно висел над окном, на одном из вбитых в стену прутьев. Когда-то они поддерживали тяжёлые от густой листвы и пышных цветов вьющиеся плети — в этом месте они обрамляли окно, создавая дивную живую раму для вечно меняющейся картины — неба.
Теперь стены были пусты, только голые прутья торчали, как обнажённые кости скелета, лишь одному из них посчастливилось — когда-то давно обитатель этой комнаты обвязал вокруг него тонкий вышитый шарф из прозрачного газа.
Сейчас длинные концы шарфа спокойно свисали вниз, лишь слегка колеблемые — не ветром даже — его не было, а ровным дыханием ночи.
Шарф был ничем не защищён от ветра и непогоды, но время не оставило на нём своих следов, даже цвет его — зеленовато-жёлтый цвет крови — не изменился, не выгорел.