Цветы на нашем пепле
Шрифт:
Снилось, будто бы они с Рамбаем летят над прекрасным светлым городом. А между ними, уверенно работая крыльями, порхает юный самец с божественно сияющим ликом. Это ее Первый? Или это бог Хелоу? Или и тот, и другой одновременно?.. Она оглянулась, и дыхание ее захватило от радости: позади них летели все, кто, казалось бы, так недавно покинул с нею Город. И строгая Инталия, и старая Ферда, и сентиментальная Аузилина… А чуть впереди прочих, ближе всего к ней, к Рамбаю и к юному незнакомцу – Лелия с лучезарной улыбкой на устах.
Сейна помнила, что всех их нет в живых. Но несмотря на это, ей казалось вполне
Она хотела спросить Лелию, где они, что это за город под ними. Но не успела открыть рот, как уже услышала на свой вопрос мысленный ответ Посвященной:
«Это Город, в который мы стремимся с момента своего рождения. Город, где нет места лжи и злу. Где нет различий между видами бабочек… Ты и раньше знала об этом Городе».
«О, да, – отвечала Ливьен без звука, – я встречала упоминания о нем в Книге стабильности. Кажется, встречала… – Она вдруг засомневалась. – Но если даже встречала, то он – из поверий махаон. Выходит, они верны? А мы – мертвы? Так?»
«Нет. Мы тут уже давно. А вас еще нет. Мы вернулись лишь за тобой и за твоим мужем. Вы – в пути…»
«А Сейна? А Дент-Байан и Лабастьер?»
Лелия нахмурилась:
«Они еще не готовы. Но и они будут с нами».
И вдруг лицо Лелии утратило четкость. Словно затянулось туманной дымкой. И Ливьен почувствовала, что теряет высоту.
Она глянула вниз, но Города там не было. Только боль.
Она хотела закричать, но услышала лишь собственный стон.
И с трудом разлепила склеенные инеем ресницы.
…В зеленоватом спектре ночного зрения она разглядела склонившиеся над ней лица Сейны и Дент-Байана. Махаон энергично тряс ее за плечи, а Сейна старательно растирала ей лицо ладонями.
– Живая! – обрадовалась Сейна, увидев, что глаза Ливьен открылись. – А я уже испугалась, что мы потеряли тебя! Вставай! Разомнись!
Зачем они разбудили ее? Было так хорошо. Ливьен вновь смежила веки и моментально погрузилась обратно в теплую ласковую мглу. Но грубые руки Дент-Байана опять вернули ее в реальность.
– Ли! – кричала ей в лицо Сейна. – Проснись! Если ты не проснешься, ты умрешь!!!
Боль во всем теле. Холод. Страх.
Страх!
Она испугалась, что НИКОГДА не увидит Первого бабочкой. Она испугалась, что ее прекрасное видение – только сон, а когда она умрет, он исчезнет, и не будет НИЧЕГО…
Она встрепенулась, попыталась встать… Но тут же упала: подогнулись пронзенные болью колени. Сейна кинулась массировать ей ноги.
Костер не дымился. А следить за ним вызвался Рамбай. Рамбай!
Ливьен приподнялась на локтях и нашла его глазами. Дент-Байан уже пытался разбудить его. Только слабое размеренное дыхание выдавало то, что тот еще жив. Рамбай-богатырь, Рамбай-бесстрашный герой, Рамбай-неуязвимый и ловкий дикарь оказался бессилен перед тем, к чему природа никак не могла его подготовить – перед холодом, который никогда не встречается в плодородной низине джунглей.
Его приводили в чувство втроем. Испугавшись за мужа, Ливьен перестала ощущать собственную боль в обмороженных руках и ногах. Они били его по щекам, они трясли его, они массировали его лицо и конечности…
Наконец тот глубоко вздохнул и протер воспаленные глаза. И возиться с ним осталась
Как ни удивительно, на думателя холод подействовал менее пагубно, нежели на остальных. По словам Сейны, он лишь пожаловался, что стал «медленнее думать». Хотя этого следовало ожидать. Думатель – почти куколка. А процессы в куколке при пониженной температуре протекают медленнее и на долгий срок могут затормозиться вовсе.
Выяснилось, что первым всполошился Дент-Байан. Он вспомнил стихотворение из их «Книги», в котором некого Охотника у врат Пещеры убивает «свет луны». А по представлениям махаонов, луна излучает холод. Ливьен тут же вспомнила этот стих. В нем же говорится, что прежде, чем погибнуть, Охотник ослеп от белизны. Если раньше эта фраза казалась ей просто малопонятной метафорой, то сейчас наполнилась конкретным смыслом. Кто знает, как действует на зрение полное отсутствие цветов на заснеженном плато?
Но какие сделать из этого практические выводы? Сейчас было ясно одно. Они чудом остались живы, и сидеть на месте больше нельзя. Нужно двигаться – вперед (точнее – вверх) или назад. Коротко посовещавшись, выбрали все-таки первое.
Но взлететь сумели не сразу: покрытые инеем и шелушками льда крылья потеряли свою легкость и эластичность. И пришлось потратить некоторое время на то, чтобы вычистить их и размять.
С каждым десятком метров подъема становилось все холоднее. Спасало только энергичное движение крыльями. К рассвету взобрались на очередную «ступень». Ливьен сразу узнала эту мертвенно белую равнину.
В прошедшую ночь впервые рассеялась дымка внизу, и путешественники смогли оценить, как они высоко. Весь мир под ними был как на ладони, за сплошным зеленым ковром внизу, казалось, даже угадывается морская гладь. Морозный воздух был хрустально чист, и в нем, серебрясь и играя под солнцем, виднелись пики и вершины, которые им удалось обойти, чернели провалы и бездонные трещины, через которые они перелетали.
Но холод подгонял и не давал слишком долго любоваться красотами пейзажа.
Для того, чтобы удерживаться в разреженном воздухе, сил требовалось вдвое больше, чем обычно. Да и крылья от холода слушались все хуже. Чехол же с Лабастьером, покрывшись ледяной коркой и сосульками, стал значительно тяжелей. То одна, то другая бабочка, не удержавшись, отпускала свою лямку, а когда, скоординировавшись, вновь подхватывала ее, остальные трое уже выбивались из сил. Продолжать движение таким образом стало просто невозможно. Пролетев около километра вперед, путники вынуждены были опуститься на снег.
Двинулись пешком. Чехол поволокли по снегу. Крылья пускали в ход лишь тогда, когда ноги проваливались в пуховую трясину слишком глубоко. Лишь иногда делали короткие, но теперь – крайне изнурительные, перелеты через ямы и трещины. Скорость продвижения стала столь низкой, а холод столь невыносимым, что Ливьен усомнилась в верности их недавнего решения двигаться вперед.
Сияющая белизна под ногами подавляла волю, казалось, она высасывает из тебя последние жизненные силы. То и дело, зачерпывая ладонью снег, Ливьен набивала им рот, надеясь, что талая вода спасет ее от жажды. Но этого не происходило.