Цветы на снегу

Анна и Татьяна Аксинины

– Но ведь это только на одну ночь, завтра утром освободится одноместный на том же этаже, – уговаривала дежурная. – Вы слишком поздно позвонили, все уже было забронировано, надо хотя бы за недельку.

«За недельку я сама ни сном, ни духом про вашу гостиницу не думала, собиралась дома ночевать. Но надо как-то определяться».

– А завтра будет место? Никому не отдадите? Точно? – насела Марина на дежурную, и та клятвенно обещала. Марина обернулась к Маше и Олегу. – Ну, все, решено. Вечером едем к тете Кате, я у нее и заночую. А утром – сюда, в личные апартаменты.

Они прошли в номер Ярославских, зевая еще на лестнице, и сразу уснули, попросту упав на широченную постель втроем (Маша – посередине). Поспав, отправились

по делам: Олег с Машей – на бизнес-ланч с нужными Олегу людьми, а Марина – на встречу с Диной. Марина сказала, что хочет позавтракать, и Дина назвала ближайшую подходящую пиццерию. Пока Марина завтракала, Дина с извинениями все ей и сообщила. Она же и придумала, как компенсировать Марине несостоявшуюся встречу с Казанцевым.

– Ты почти все об Игоре сможешь узнать у Полонского. Это он открыл талант Казанцева. Я уже договорилась, что ты после галереи пойдешь к нему в гости.

– А удобно ли это – мы ведь незнакомы? – засомневалась Марина.

– Все в порядке, расслабься. Аркадий Константинович очень гордится Игорем. Он весь в драйве, что московская журналистка специально прилетела на выставку и на встречу с ним. А завтра сходишь на юбилейный вечер Полонского, ему шестьдесят, там будут все местные знаменитости. Я тебя познакомлю с друзьями Игоря, узнаешь мнение профи, потусуешься.

– Нет, на день рожденья, наверное, не пойду.

– Да брось ты, Марина! Это же не домашний вечер, а фуршет в банкетном зале. Народу – девяносто человек, я сама список составляла и тебя уже включила.

– А почему ты, Дина? Полонский – твой родственник?

– Аркадий Константинович – мой опекун, он мне – вместо отца. Они с Полиной Сергеевной меня из детдома взяли.

Дина насупилась, плечи ее приподнялись, а живое выразительное лицо стало угрюмым, словно она снова переживала свое нелегкое детство. Марина сочувственно смотрела на нее, но не нашлась, как ее утешить.

– Наверное, это очень хороший человек, – наконец сказала она.

Дина просияла, распрямилась.

– Что ты, лучше не бывает! Я часто из Москвы домой езжу, чтобы повидаться. Как приеду – так для меня и праздник. Я там друзей новых не завела, только знакомые, приятели. С кем Полонские семьями дружили – те мои друзья по жизни и остались. Жаль, редко видимся, поразъехались, кое-кто уже за бугром. А в нынешней тусовке все друг друга норовят куснуть втихаря. Скорее лопнут, чем похвалят. Знаешь, Марина, за все время только Олег и ты обо мне что-то хорошее сказали.

Дина не упомянула Машу, и Марина понимала, почему. Маша слегка недолюбливала Дину, которая понравилась Олегу и Тане Колокольниковой. Она как-то сказала сестре.

– Ты не сильно доверяй Дине. Она хитрая.

– Она – хитрая, а я какая? Простая, как «Пионерская правда»?

– Нет, ты – умная. А она – хитрая.

Сейчас Дина льстила Марине, ее заинтересованность в положительной статье о Казанцеве была очень явной.

– Но мы же не твои конкуренты на рынке дизайнерских услуг, – отклонила Марина комплимент и допила кофе.

Они пошли пешком к главной картинной галерее, а потом еще посидели на лавочке под елями, поджидая Машу и Олега. Отсюда Марина и позвонила Андрею в Москву об изменении планов. Слышимость была прекрасная.

Всю дорогу Дина говорила только о Казанцеве.

– Игорь – не от мира сего. Он – художник от Бога. Ему, по большому счету, ничего не надо, кроме его работы. Он пишет, как заведенный, будто последний раз в жизни. Слава, деньги, все, что на них покупают, ему по барабану. Разве что дом очень ценит. Он квартиру в Новосибирске купил, когда уже не жил здесь, только на месяц в году приезжал. Мог бы у Полонского гостить, тот ему всегда рад. Но Игорю до зарезу нужна своя крепость, где удобно отдыхать, а главное – работать. Он и на заказ пишет без халтуры, даже если повторяет свой сюжет, все равно выкладывается, никогда

не сделает халявную копию. К людям он очень недоверчив, ценит только старых испытанных друзей, и для них – в лепешку расшибется. И фальшь с ходу учует. Если ты его еще встретишь, а он бывает в Москве, так вот, если тебе какая-то картина не понравится, лучше промолчи, не хвали. Я как-то похвалила его часовню в горах, а она на самом деле на меня только тоску нагнала. Он все просек, меня чуть не выгнал! Потом помирились. «Я понял, – говорит, – ты еще молодая, тебе рано думать о вечном». Оцени, как сказал-то – «о вечном»! «Тебе, – говорит, – подходит солнце, море и цветы». И написал мой портрет, странный такой – как будто я, но с длинными волосами, стою на веранде его дома в Испании. Вокруг – цветы, за спиной – море.

Дина замолчала, видимо, сожалея, что проговорилась о чем-то глубоко личном. «Наверное, она мечтает об этом доме в Испании, где она была бы рядом с ним, – подумала Марина. – Почему он на ней не женится? Она так его любит, это сразу чувствуется. Дураком надо быть, чтобы такую преданность не оценить».

Тут, кстати, подъехала «княжеская чета», и все пошли в старинное, по новосибирским меркам, здание. В предпоследний день выставки народу было мало, никто не мешал, да и экспозиция была совсем небольшая. В двух залах располагалось всего два десятка картин. Марина три раза обошла всю выставку Казанцева, пока Маша и Олег пошли знакомиться с другими залами. Марина не хотела смешивать впечатления. Картины Казанцева четко объединялись в серии: морские пейзажи, горные пейзажи, цветы. Картины большей частью были написаны в Испании, и содержали неоспоримые черты характера этой страны: пронзительно синее небо, лазурное или неспокойное море, причудливые скалы, изогнутые прибрежными ветрами деревья, монастыри и часовни на склонах гор, очень пышные яркие цветы под ярким южным солнцем. В основном, эти картины были большие и в массивных дорогих рамах.

Несколько картин оказались местного происхождения, написанные, видимо, еще до отъезда за границу. Они отличались меньшими размерами, более скромными рамами. Марине, не видевшей Испании, эти пейзажи показались роднее и ближе. Она долго вглядывалась в каждую. Картины были действительно хороши, в них, казалось, можно было войти.

Конец лета, дачный домик едва выглядывает из цветов, не экзотических, а привычных: георгины, гладиолусы, мальвы, золотой шар. Видно, что только что прошел дождь, земля на дорожке совсем темная, стена домика потемнела, а под самой крышей осталась сухой. Но на небе – большое голубое окно, ветер гонит тучи прочь, и цветы и листья блестят в лучах солнца.

Осень, пасмурный день, солнце едва пробивается сквозь тучи, зато ярко сияет желтая листва берез, розовеет листва рябин, а ягоды горят огнем. Марина много раз видела это, и в такой момент всегда жалела, что парад осени скоро кончится, и все красочные листья поблекнут и засохнут. Она вспомнила свои старые стихи:

Стоит рябина, словно арка,

Я в лес вхожу, как в благодать.

Ах, как же осени не жалко

Под ноги золото бросать!

Следующая картина: сумерки, темное небо, почти черная стена сосен у дороги, их ветви и обочина покрыты синим снегом, изгиб дороги ведет к почти неразличимому домику с окошком, светящимся в темноте. «Первый снег», – прочитала Марина, и ощутила даже кожей этот озноб первого холода, почувствовала запах свежевыпавшего снега и стремление скорее попасть в этот домик, в тепло и уют.

– Марина, а мы тебя потеряли, – подошла Маша. – Тебе эти пейзажи больше понравились? А мне – цветы. На них можно смотреть бесконечно! Я бы хотела, чтобы в доме висела такая прелесть.