Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Лайбао с Циньтуном держали палитру и краски. Хань сразу же уловил черты усопшей, и гости, окружив художника плотным кольцом, следили за каждым его мазком.
– Сейчас у нее болезненный вид, – говорил Боцзюэ. – Поглядели бы вы, сударь, какая она была в добром здравии. Полная, интересная – словом, красавица!
– Вы мне не говорите, почтеннейший, – отозвался живописец. – Я хорошо помню сударыню. – Хань обернулся к Симэню: – Позвольте вас спросить. Это ведь та самая сударыня, которую я имел удовольствие лицезреть первого дня в пятой луне на молитве в храме Бога Восточной горы?
– Она самая, – отвечал Симэнь. – Тогда она была совсем здоровой. Прошу вас, сударь, вложить весь талант. Я б хотел иметь большой портрет-свиток в рост и поясной. Его я повесил бы рядом с поминальной дщицей. Я одарю вас, сударь, куском атласа и десятью лянами серебра.
– Постараюсь, почтеннейший сударь, сделаю все, что только могу, – заверил его Хань.
Немного погодя поясной портрет был готов. Да, с портрета глядела красавица, нефритовое изваянье, прелестный и нежнейший цветок, источающий дивное благоухание. Художник показал его собравшимся. Симэнь полюбовался портретом и велел Дайаню показать его хозяйкам в дальних покоях.
– Что они скажут, – говорил он. – Если что не так, можно будет исправить.
Дайань унес портрет.
– Батюшка просит посмотреть портрет матушки Шестой, – обратился он к Юэнян. – Может, подправить? Живописец Хань ждет.
– Это что еще за затея? – удивилась Юэнян. – Где теперь умершая, никому не известно. А тут портрет пишут.
– А где у нее дети? – вставила Цзиньлянь. – Кто ж портрету и поклоняться-то будет? Тогда пусть и нас всех нарисует, когда на тот свет пойдем.
Портрет заинтересовал Мэн Юйлоу и Ли Цзяоэр.
– Матушка, поглядите-ка! – говорили они. – Сестрица Ли как живая. Она в добром здравии такая была. И как одета! Только губы слишком тонкие вышли.
– И левая бровь низковата, – заметила Юэнян. – Уголки бровей у нее были больше изогнуты. Но как все-таки живописец верно воспроизвел сестрицу!
– Он матушку в храме видел, вот и написал по памяти, – объяснил Дайань.
Тут вошел Ван Цзин.
– Батюшка Цяо пожаловали, – объявил он. – Просят портрет показать.
Дайань понес портрет в переднюю постройку.
– Губы, говорят, слишком тонкие получились, – сказал он художнику. – И левая бровь низковата, а уголки бровей должны быть больше загнуты.
– Это пустяки! – воскликнул Хань и тотчас же подправил губы и брови.
– Прекрасный портрет! Сватьюшка как живая! – говорил сват Цяо. – Только дыханья не хватает.
Симэнь остался доволен и во время угощения живописца поднес ему три чарки вина. На лаковом подносе Ханю вынесли кусок атласу и десять лянов серебра.
– Я попросил бы вас побыстрее завершить поясной портрет, чтобы повесить у гроба, – наказывал художнику Симэнь,– а большой – к похоронам. Сделайте оба портрета на цветастом набивном шелку зеленого цвета. Украсьте прическу диадемой, жемчугами и перьями зимородка. Оденьте в отделанную золотом ярко-красную накидку и цветастую юбку. А наконечники на валиках обоих слитков поставьте из слоновой кости.
– Все будет сделано как полагается, – заверил Симэня живописец и, взяв серебро, откланялся. За ним шел с палитрой молоденький слуга.
Сват Цяо и остальные гости стали осматривать гроб.
– Сегодня ведь будет только положение на одр? – спросил Цяо.
– Да, конечно, – отвечал Симэнь. – Вот-вот должен прийти следователь с помощниками. Торжественное положение во гроб намечено на третье число.
Сват Цяо выпил чашку чаю и откланялся.
Вскоре появился следователь со своими людьми. Они свернули бумажное покрывало и разложили одежды. Симэнь собственноручно совершил омовение глаз усопшей, а Чэнь Цзинцзи, выполняя долг сына, смежил ей брови. Потом Симэнь быстро вложил в рот покойнице заморскую жемчужину. Положение на одр было завершено и, как только полог был опущен, все от мала до велика разразились рыданиями.
Лайсин загодя купил в похоронной лавке четыре фигурки девушек-служанок, покрытые золотой краской [2]. Они держали в руках таз, полотенце, гребень и другие предметы туалета. Их украшали жемчужные ожерелья и оправленные в серебро подвески. Украшения отличались таким изяществом, что выглядели как настоящие. Одеты они были в цветастые шелковые наряды. Фигурки расставили рядом с одром, перед которым размещались жертвенные сосуды, курильницы и древняя ритуальная утварь. На столе стояли филигранной работы подсвечники и коробки с благовониями. Окружавшие покойницу предметы своим блеском затмевали светило.
Десять лянов получили за работу ювелиры, изготовившие три набора серебряных чарок. Поминальные трапезы во флигеле Симэнь поручил Ин Боцзюэ. Ему было отпущено сперва пятьсот лянов серебра, а потом еще сто связок медяков. Весь учет расходов вел приказчик Хань Даого. Закупками съестного и всего, что необходимо для кухни, ведали Бэнь Дичуань с Лайсином. Тот же Ин Боцзюэ, а также Се Сида, сюцай Вэнь и приказчик Гань Чушэнь по очереди провожали прибывавших выразить соболезнование. Цуй Бэнь был обязан вести только связанные с трауром счета. Лайбао отвечал за склад товаров, а Ван Цзин – за винный погреб. Чуньхун и Хуатун служили у одра. Пинъань с четырьмя караульными били в гонг всякий раз, когда поклониться праху усопшей прибывали посторонние. Они же давали посетителям жертвенную бумагу и благовония. Другие четверо караульных стояли рядом с писцом, который сидел у ворот и заносил имена прибывавших в особую книгу. Во время заупокойных служб караульные поднимали большие зонты и держали траурные стяги и хоругви. Пользуясь отсутствием посетителей, писец писал объявления, которые развешивались на стенах. Обязанности были строго распределены, и каждый занимался порученным делом.
Его сиятельство Сюэ, смотритель императорского именья, прислал с посыльными шестьдесят еловых жердей, тридцать длинных бамбуковых шестов, три сотни камышевых циновок и сотню пеньковых веревок. Симэнь заглянул в визитную карточку смотрителя, наградил посыльных пятью цянями серебра и, вручив письменную благодарность, отпустил.
Хозяин распорядился нанять плотников для возведения большого навеса с двумя входами [3]. Посреди него поставили экран. У передней кухни построили другой навес размером с три комнаты, а у главных ворот – размером в семь комнат.