Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Раз тебя просят, надо ехать, – согласился Симэнь. – А когда в путь трогаются?
– Меня нынче с утра просили прийти, – отвечал Бэнь. – Отъезд назначен на шестое число. Я только месяца через полтора вернусь. С этими словами он вручил хозяину ключи от лавки на Львиной.
– Ладно, поезжай, – заключил хозяин. – А я шурина У Второго попрошу. Он пока в лавке поторгует.
Бэнь Дичуань откланялся и ушел домой собирать вещи.
Симэнь в парадном одеянии сопровождаемый слугами отбыл с визитом к командиру Юню.
В тот день собиралась домой супруга У Старшего. Нанятый паланкин ожидал ее у ворот. Хозяйка устроила в честь гостьи прощальное угощение и вручила две коробки сладостей.
Когда они вышли к паланкину, – и надо же было тому случиться! – Юэнян заслышала плач. Неподалеку от ворот, прижавшись к конюшне, рыдал Хуатун. Как его ни уговаривал Пинъань, он не унимался.
– Ты что к нему пристаешь, арестант? – проводив сноху, спросила Пинъаня хозяйка. – Что случилось?
– Его учитель Вэнь зовет, а он идти не хочет, – пояснил Пинъань – И меня ругает.
– Ну и пусть идет, – говорила Юэнян. – Раз тебя учитель зовет, надо идти. И нечего плакать!
– Не лезь не в свое дело! – заявил Пинъаню Хуатун. – Не пойду я и все и не приставай ко мне.
– Почему ты не пойдешь? – спрашивала хозяйка.
Хуатун молчал.
– Ишь ты какой упрямец! – вмешалась Цзиньлянь. – Почему не отвечаешь, арестант проклятый, когда тебя матушка спрашивает, а?
Пинъань дал Хуатуну пощечину, и тот зарыдал громче прежнего.
– А ты его за что бьешь, негодник? – возмутилась Юэнян. – Надо по-хорошему уговорить. Но почему ты все-таки не хочешь идти?
Тут верхом на коне в ворота въехал Дайань.
– Батюшка вернулся? – спросила его хозяйка.
– Батюшку дядя Юнь пировать оставил, – пояснил Дайань. – А меня с парадной одеждой отпустил. За войлочной шапкой послал. – Дайань заметил плачущего Хуатуна и спросил. – А ты, сударь, чего нюни распустил? Чего глотку дерешь? Или угостили головой да об стену?
– Его учитель Вэнь зовет, а он ни в какую, – пояснил Пинъань. – Плачет, да еще огрызается на меня.
– Братец ты мой! – обращаясь к Хуатуну, говорил Дайань. – Раз учитель зовет, не плошай, а будь начеку. Хоть он и величает себя Вэнь Старины Любитель, а прославился-то он как юнцов растлитель. Ему без чужой задницы дня не прожить [10]. Что ж ты, брат, до сих пор ублажал, а нынче прятаться вздумал, а?
– Ах ты, арестантское твое отродье! – заругалась Юэнян. – Растлитель? Что это значит?
– А вы, матушка, его спросите, что это значит, – отвечал Дайань.
Падкая до скандалов Цзиньлянь отозвала Хуатуна в сторонку и стала допрашивать:
– Говори, рабское отродье, чего он от тебя хочет, а? Не скажешь – я тебя поучу и матушка задаст как следует.
Хуатун долго молчал, потом, не выдержав, рассказал:
– Заманил он меня да засадил свой товарец в мой зад. У него распирает, а мне больно. Хватит, говорю, вынимай, а он не вынимает, лишь норовит еще задвинуть. И в руки брать заставляет. Не стерпел я и убежал, а он опять зовет.
– Ах ты, рабское твое отродье! – услыхав, что говорит Хуатун, воскликнула Юэнян. – Убирайся и чтоб я тебя не видала, разбойник! А ты еще допытываешься, сестрица! Такая мерзость мне и в голову не приходила. Уши-то развесила. Слушать тошно! Женатый, а чем занимается, пакостник! А мы-то ему юнца в услужение…
– И какой женатый пойдет на такие пакости, матушка?! – заметила Цзиньлянь. – Нищие бродяги из ночлежки – еще понятно …
– И как этому южному дикарю не стыдно?! – говорила Юйлоу. – У него ведь жена есть.
– А почему я ее ни разу не видала? – спрашивала удивленная Цзиньлянь.
– А вам, матушки, ее и не увидеть, – вставил Пинъань. – Он, прежде чем уйти, ее на замок запирает. Я-то за эти полгода всего раз видел, как она в паланкин садилась, когда родителей навещала. И уже к вечеру была дома. А больше она за дверь не показывается. Разве что нужник выплеснуть.
– Тоже, должно быть, хороша, раз за такого вышла! – продолжала Цзиньлянь. – Сидит в четырех стенах, света не видит, как заточенная.
После разговора Юэнян и остальные женщины удалились в свои покои.
На закате вернулся Симэнь и прошел к Юэнян.
– У Юня засиделся? – спросила она.
– Я хотел было откланяться, а он ни в какую, – пояснил Симэнь. – Стол накрыл, жбан вина откупорил. Пришлось остаться. Да! Цзин Наньцзяна повысили. А Юнь Лишоу будет заведовать печатями. Надо будет со сватом Цяо насчет подношений договориться, а от сослуживцев вручим поздравительный свиток. Нужно свиток купить, а надписи сделает Вэнь Куйсюань.
– Ох уж этот Куйсюань поганый! – протянула Юэнян. – Связался с пакостником! Дойдут слухи до соседей, стыда не оберешься!
– А что такое?! – спросил крайне удивленный Симэнь.
– Чего меня спрашиваешь! Слугу допроси!
– Какого слугу!
– Известно какого! – вмешалась Цзиньлянь. – Негодника Хуатуна. Мы жену У Старшего провожали, а он у ворот стоит, плачет. Его, оказывается, мерзавец Вэнь отделывал.
– А ну-ка, позовите его ко мне, – распорядился хозяин, не совсем поверивший Цзиньлянь. – Я его сам допрошу.
Он послал за слугою Дайаня, и тот привел его в покои Юэнян.
– Зачем он тебя звал? – громко допрашивал Симэнь, держа наготове тиски для зажима пальцев. – Говори, разбойник, все выкладывай, рабское твое отродье!
– Он меня вином поил, потом малость попользовал, – отвечал слуга. – Зад у меня болит, я и спрятался. А он Пинъаня за мной послал. Пинъань бил меня. Потом меня матушки увидали. Он меня все время выспрашивает обо всем, что делается в матушкиных покоях. Только я не смею ему рассказывать. А когда пир был, он меня за серебряной посудой послал, чтобы я ему принес. Он ваши письма, батюшка, учителю Ни носил, а учитель Ни их господину Ся показывал.