Цветы тьмы
Шрифт:
– Я бросила пить, – сказала она и понурила голову.
Хуго не стерпел и расцеловал ее.
– Я пережила тяжкие дни и решила я завязать с выпивкой и вернуться сюда. Тут у меня есть своя комната, еда и жалованье, а там надо мной издевались.
Хуго помнил ее прежние приступы уныния, но такого не припоминал. Марьяна сообщила ему, что вот уже неделю ни капли в рот не брала. Воздержание от спиртного угнетает ее, но у нее нет выхода.
– Я помогу тебе, – сказал он.
– Без коньяка мне жизнь не в жизнь. И радость, и желание жить покинули меня,
Хуго взял ее за руку, поцеловал и сказал:
– Марьяна, не бойся. Я буду делать все, что ты скажешь.
– Я очень тебе благодарна, – сказала она голосом, которого он от нее еще не слышал.
Она сразу же начала прибирать в комнате, мыть пол и расставлять картинки по тумбочкам. Марьяна снова глядела изо всех углов – молодая, гладкая и полная жажды жизни.
– Что ты делал, пока меня тут не было?
– Сидел в углу и думал о тебе.
– Я искала подходящее для нас место, но не нашла. Скиталась от одного к другому, и всюду меня узнавали и гнали меня, а над тобой издевалась эта лицемерка Виктория. Что ты собирался делать?
– Хотел сбежать в лес и искать тебя.
– Герой ты мой!
После полудня она приготовила ему ванну и сказала:
– А сейчас я выкупаю своего мужчину. Я его бросила надолго, а теперь он снова будет мой, – и на миг к ней снова вернулся ее прежний голос, а лицо снова засветилось.
Этой ночью Хуго спал с Марьяной в большой кровати. От ее мягкого тела и ароматов духов он испытывал острое наслаждение. „Ты мой, ты весь мой, мужчины хамы и грубияны, и только ты сильный и сладкий“. И так мановением руки она разогнала тьму, что лишь за несколько часов перед тем почти удушила его.
Но последующие дни не были светлыми. Марьяна все время повторяла, что без коньяка сойдет с ума. Гости на нее не жаловались, но говаривали: „Что с тобой стряслось, куда девался твой огонек?“
Марьяна страдала, и это ощущалось во всем, что она делала. Каждый день она драила комнату, вытряхивала матрас и одеяла. Хуго обратил внимание, что ее движения стали резкими, а когда она закуривала сигарету, пальцы ее дрожали.
Гостями были солдаты и офицеры, и от них Хуго узнал, что теперь война пошла тяжелее и многих солдат послали на фронт. Раз он услышал, как один из солдат говорит ей:
– Завтра нас отправляют на восток. Возьми колечко, на котором выгравировано мое имя. С тобой я провел самые прекрасные часы за всю эту долгую войну.
Услышав такие слова, Марьяна разразилась рыданиями.
– Почему ты плачешь?
– Жалко мне тебя, – ответила она и заплакала еще сильнее.
Как-то вечером она принесла Хуго бутылку коньяка и сказала:
– Ты будешь хранить ее. Не позволяй мне пить больше, чем следует. Я буду пить по чуть-чуть перед утренним сном и по ночам, когда у меня нет клиентов. А ты будь начеку и говори мне: „Марьяна, сейчас тебе пить нельзя“. Ты умница и знаешь точно, когда мне можно пить, а когда нельзя. А я теряю
Хуго в глубине души знал, что это неблагодарная должность и недалек тот день, когда Марьяна скажет: „Не суйся, не указывай мне, что делать“, но он согласился и сказал:
– Я буду стеречь бутылку, и когда потребуется, стану напоминать тебе.
– Ты мой самый лучший друг, только на тебя я могу положиться.
Той же ночью ему приснилось, что он в поле, усеянном цветами и обсаженном деревьями, и родители сидят с ним рядом. Они ездили в Карпаты во всякое время года, но весна и лето были их любимыми. Они гуляли, любовались видами, сидели на земле и легко закусывали, особенно не разговаривая. Подвозивший их извозчик ожидал их у одного из высоких деревьев. Обычно он выпивал лишнего и был навеселе.
По дороге домой он подшучивал над евреями, которые не пьют и всегда сохраняют трезвость ума.
– Здравомыслие, чтоб вы знали, доктор, – обращался он к папе, – не всегда помогает в жизни. Здравомыслие портит вкус жизни. Выпьешь три-четыре рюмашки, и сразу мир вокруг становится лучше.
– Излишняя выпивка вредна для здоровья, – отвечал папа.
– И тот, кто заботится о здоровье, в конце концов заболеет.
– Лежать в больнице – удовольствие незавидное.
– Все мы рано или поздно там будем, – провозглашал победным голосом извозчик.
Папа любил извозчиков. Он прислушивался к их просьбам и признаниям, иногда пытался слегка развеять их надуманную самоуверенность, но тут, разумеется, ничего не помогало, и они упрямились, скалой стояли за свой образ мыслей. В конце спора они говорили:
– Евреи упрямый, жестоковыйный народ, они своего мнения не меняют. Услышав эту фразу, папа разражался хохотом и говорил:
– Вы правы.
– И что мне толку от того, что я прав? – говорил извозчик и смеялся вместе с папой.
Но на этот раз было по-другому. Мама смотрела на Хуго в недоумении, как будто спрашивая:
– Почему ты мне не рассказываешь, что с тобой происходит?
Хуго уклончиво сказал:
– О чем рассказывать? Я был в Марьянином чулане.
– Это я знаю, это ведь я привела тебя к ней, но что ты там видел, что слышал, как проводил время?
– Это долгая история, – ответил он уклончиво.
– Мы когда-нибудь удостоимся услышать от тебя всю эту историю?
– Да что тут рассказывать? – попытался он снова увильнуть.
– Нам все интересно, – сказала мама со знакомой ему интонацией.
– Бывали дни длинные, как преисподняя, и дни короткие, как дуновение ветра, – ответил Хуго, радуясь, что нашел подходящие слова.
– Я не представляла себе, что получится еще прийти сюда.
– Невозможно забыть лето в Карпатах! – Речь вернулась к Хуго.
– Слава Богу, что мы снова вместе.
– Ты веришь в Бога? – он обрадовался, что в состоянии спрашивать, а не только выслушивать вопросы.
– Почему ты спрашиваешь?
– В нашей предыдущей жизни я не слышал, чтобы ты говорила „слава Богу“.