Цветы тьмы
Шрифт:
На следующий день Виктория разговаривала с ним жестко:
– Евреев ищут, проходят дом за домом. Ты подвергаешь всех нас опасности. У тебя есть несколько часов, собирай рюкзак, ползи через лаз, исчезни. Если не сделаешь этого, сторож сдаст тебя полиции.
– И куда ж я пойду? – Голос его дрожал.
– Я уже говорила тебе – в лес, там есть евреи. Не будь трусом. Рискни – и будешь жить. Кто не рискует, того страх убивает.
– Ночью я уйду, – сказал он.
– Если утром я открою чулан и обнаружу
Это был приговор, он представил, как сторож тащит его.
Для себя он уже решил, что чемодан оставит тут, а вместе с ним книжки Жюля Верна и Карла.
Мая и учебники по арифметике и геометрии. Возьмет с собой немного теплой одежды, тетрадку и Библию. „Если Бог захочет, чтобы я вернулся сюда, я найду все на своих местах, а если он захочет, чтобы я остался в лесу, тогда делать нечего“ – такие слова крутились у него в голове. Позже он осознал, что это Марьянина манера разговора, которую он от нее воспринял.
Почему-то перед его глазами предстала домработница София. Она являла собой противоречие всем принципам, принятым у них в доме. Ее деревенские привычки, религиозность, поверья и непоследовательность выказывали ее уверенность в себе и в своем образе жизни. Ее настроение никогда не омрачалось сомнениями. Не раз она говорила: „Евреи чересчур раздумчивые, я еще не видела еврея, который давал бы волю своей злости. Почему евреи не сердятся?“ Не раз Хуго слышал, как по возвращении из церкви она говорит:
– Почему вы не ходите в молельный дом? Я прихожу из церкви другой женщиной. Молитва, музыка и проповедь связывают меня с Богом и его Мессией. Разве вы не тоскуете по Богу?
– Тоскуем, – отвечал папа то ли всерьез, то ли полушутя.
– Коли так, почему ж вы в субботу сидите дома?
– Бог находится везде, и дома тоже, разве не так говорят? – пробовал перемудрить ее папа.
Услышав такое оправдание, София махала рукой, как бы говоря: „Это только отговорки“, и иногда добавляла: „Евреи – странный народ, никогда их не пойму“.
София была очень жизнерадостной, и родители любили ее. На каждый праздник покупали ей подарок или давали денег, чтобы купила себе что-нибудь сама. Примерно за месяц до прихода немцев она вернулась в свою деревню. Мама снабдила ее одеждой и выдала выходное пособие. София плакала, как маленькая девочка, и вопрошала:
– Зачем я оставляю вас? Вы ко мне добрее, чем мои родители и сестры.
– Ты можешь остаться, – тут же ответила мама.
– Я пообещала родителям, что вернусь. Обещания надо выполнять.
Они втроем проводили ее на железнодорожную станцию и не уходили, пока она не уселась в вагоне у окна.
Хуго очнулся от видения. Было два часа ночи. Конура под названием „чулан“, в которой он был заточен почти год, внезапно показалась ему убежищем, которое не только защищало его, но и питало волшебными видениями. Каждый раз, что он выползал наружу, темнота казалась ему густой и враждебной.
Время уходило, но Хуго не спешил. Марьянины одежды, заполнявшие чулан и его стены, были ему теперь дороги и как бы принадлежали его внутреннему миру. Если уж умирать, так лучше здесь, а не снаружи, сказал он себе, не отдавая себе толком отчета в своих словах.
В четыре часа он выпихнул рюкзак в лаз и выполз вслед за ним. Тьма окутывала столбы забора и стволы деревьев. В небе уже были рассеяны бледные ночные отсветы. Он мог легко перелезть через забор и очутиться в поле, но ноги отказывались ему повиноваться. Он застыл на месте. Но потом зашел в дровяной сарай и свернулся там в уголке.
Хуго сидел и ждал, не послышатся ли шаги сторожа. Раз он видел его сквозь щель, высокого широкоплечего мужчину. Он ругался с одной из женщин:
– Ты в точности то, что ты есть, убирайся в свою комнату.
– Не уйду, ты мне не начальник, – повысила женщина голос.
– Услышу еще слово – раздавлю тебя, – ответил он и пригрозил ей кулаком.
Хуго пожалел себя за то, что ему предстоит быть раздавленным здоровенными ручищами сторожа и он больше не увидит своих родителей, но встать и перебраться через забор в плотную тьму – это его ноги отказывались делать. Он достал из рюкзака тетрадку и написал:
Дорогие папа и мама!
Какое-то время назад я ушел из чулана. Марьяна не вернулась ко мне, как обещала, а повариха Виктория угрожала меня выдать. У меня нет иного выхода, кроме как бежать в лес. Сейчас я сижу в дровяном сарае и готовлюсь уходить. Не волнуйтесь, я доберусь до леса и найду там убежище, но если удача мне не улыбнется и меня поймают или я исчезну, то знайте, что все время мои мысли были с вами.
Он убрал тетрадку в рюкзак и по его щекам покатились слезы.
Небо поменяло цвет, и из-за горизонта пробились розовые лучи. Из дровяного сарая ему были видны пастбища и увитый плющом дом. Все это время он мог видеть лишь кусочки от них, а сейчас они открылись ему целиком. Я начинаю новую жизнь, сказал он себе и собрался с духом.
Пока он стоял в дверях сарая, собираясь перебросить рюкзак через забор и перелезть вслед за ним, послышался полный отчаяния голос: „Хуго, Хуго, где ты?“, и на мгновение он испугался, что это галлюцинация, но голос снова прозвучал с тем же отчаянным выражением.
– Я тут, – ответил он.
– Я тебя не вижу.
– Я снаружи.
– Возвращайся ко мне.
Хуго бросился к лазу и пополз внутрь. Высунув голову из темноты, он увидел стоящую на коленях Марьяну.
– Марьяна… – прошептал он.
– Боже милостивый, зачем ты вылез наружу?
– Виктория угрожала меня выдать.
Даже в темноте было видно, как она переменилась: лицо похудело, волосы стянуты на затылке, глаза провалились. Изменилась и ее манера обхватывать себя обеими руками.