Цветы тьмы
Шрифт:
„Где я?“ – вдруг спросил себя Хуго, как это случалось ему во сне. Тайну, окутывавшую это место, он чувствовал уже в первые недели, но сейчас, возможно, из-за строгой Виктории, оно кажется ему тюрьмой. Каждый раз, что он расспрашивал Марьяну об этом месте, она уходила от ответа и говорила: „Да ну ее, эту нечисть, жаль твои мысли этим пачкать“.
Ему очень хотелось достать тетрадку и писать обо всем, что с ним происходит, и о своих мыслях, но страх и волнение мешали ему этим заняться. Все утро ему виделось лицо Марьяны, потемневшее от горя. Она бормотала непонятные слова и время от времени поднимала голову и призывала громким голосом: „Помилуй меня, Иисусе, за многие мои прегрешения“.
Ближе к вечеру послышались мужские голоса. Сначала они показались знакомыми, но вскоре он уловил интонации военных.
– Есть тут евреи? – не замедлил последовать вопрос.
– Нет тут евреев. Мы предоставляем услуги армии, – ответила женщина по-немецки.
– Что за услуги? – продолжил расспросы военный голос.
Женщина ответила что-то, и все разразились смехом.
Атмосфера мигом переменилась. Мужчинам подали безалкогольные напитки, поскольку один из мужчин, как видно, командир, сказал:
– Мы при исполнении, алкогольные напитки на службе запрещены.
Они похвалили кофе и бутерброды, и на приглашение женщины остаться и приятно провести время военный голос ответил:
– Да мы ведь при исполнении.
– Немножко развлечения еще никому не помешало, – упрашивал женский голос.
– Служба прежде всего, – отвечал мужской.
И они ушли.
Тишина вернулась в дом, но страх не отпускал Хуго. Ему было ясно, что и на этот раз мама защитила его так же, как защищала его в первые дни в гетто и после, когда опасность поджидала за каждым углом. Подвал был последним в этой череде. Он всегда верил в потаенную силу своей матери, но в этот раз она проявилась в полной мере.
Когда начало темнеть, Виктория принесла ему тарелку супа и котлеты и сказала:
– И на этот раз ты выкарабкался.
„Это мама спасла меня“, – собирался он ответить, но сказал только:
– Спасибо.
– Не меня благодари, Бога благодари, – поспешила она преподать ему урок.
– Я буду благодарить, – тут же ответил он.
Не говоря больше ни слова, она вышла и заперла за собой дверь чулана.
Этой ночью снова было веселье. Аккордеон гремел, в зале танцевали и шумели. Громкие раскаты безудержного хохота сотрясали стены чулана. От страшной усталости Хуго задремал, и ему приснилось, что Марьяна бросила его, а Виктория не задумываясь его выдала. Он попытался спрятаться в овечьих шкурах, но шкуры не покрывали его.
Ближе к утру аккордеон смолк, люди разошлись, и в Марьянину комнату никто не вошел.
В девять часов дверь чулана распахнулась, и в ней показалась Марьяна. Это была она, но все же не она.
На ней было черное платье, на голове крестьянский платок, а лицо бледное и удрученное. На миг показалось, что она упадет на колени, сложит руки и начнет молиться. Но это впечатление было обманчивым. Было ясно, что она стоит, не в силах произнести ни слова.
– Как ты себя чувствуешь? – Хуго встал и подошел к ней.
– Очень тяжело мне было, – ответила она и опустила голову.
– Присядь, у меня есть бутерброды, – протянул он ей руку.
На Марьянином лице появилась печальная улыбка:
– Спасибо, миленький мой, я не голодна.
– Я могу прибрать твою комнату, вымыть пол, все, что скажешь, сделаю. Я так рад, что ты вернулась.
– Спасибо, миленький, тебе нельзя работать. Ты должен скрываться, пока не закончится этот ужас. Моя бедная мама была очень больна и умерла в страшных мучениях. Сейчас она в лучшем мире, а я тут. Она очень страдала.
– Бог позаботится о тебе, – поспешил Хуго сказать.
Услышав эти слова, Марьяна упала на колени, прижала Хуго к своему сердцу и сказала:
– Мама оставила меня одинокой в этом мире.
– Мы в этом мире не одиноки, – вспомнил Хуго написанную мамой фразу.
– Тяжелые дни я пережила. Бедная моя мама умерла в страшных мучениях. Я не успела купить ей лекарства. Я виновата, я знаю.
– Ты не виновата. Обстоятельства виноваты, – вспомнил Хуго выражение, которое часто использовали у них дома.
– Кто так говорил тебе, миленький?
– Дядя Зигмунд.
– Чудесный человек, необычайный человек, по сравнению с ним я никто, – сказала она, и улыбка снова осветила ее лицо.
С Марьяниным возвращением жизнь Хуго переменилась до неузнаваемости. Хотя Марьяна иногда забывает о нем, возвращается из города пьяная и злая, но в трезвом виде она встает на колени, обнимает и целует его и обещает ему, что ничего плохого с ним не случится. Она будет его беречь не хуже мамы. Ее близость так приятна ему, что он забывает и свое одиночество, и все свои страхи.
А приятнее всего в ванне. Она намыливает его, моет и ополаскивает и больше не говорит: „Не стесняйся“, а шепчет: „Ладный парнишка, еще год-два, и девчонки будут гоняться за тобой“. Когда она подавлена, тон ее меняется, и она переводит разговор на себя:
– Эх, если б и меня так мыли, как тебя. Поверь мне, я это заслужила. А меня мнут каждую ночь, будто какой-то матрас. И не единого словечка любви.
– Но я тебя люблю, – вырвалось у него.
– Ты добрый, ты верный, – сказала она, обнимая его.
После смерти матери ее обуял страх Божий. Она все время повторяет, что ей суждено поджариваться в аду, потому что она не заботилась о матери, не вызвала вовремя врача, не купила ей лекарства, не сидела у ее постели, и вдобавок ко всему, вместо того чтобы трудиться в поле или на фабрике, она работает здесь – и за это Бог никогда не простит ее.
Раз он слышал, как она говорит: „Я ненавижу себя. Я грязная“. И ему захотелось подойти к ней и сказать: „Ты не грязная, от твоей шеи и блузки пахнет хорошими духами“ – но он не решился. Когда Марьяна в унынии, она ведет себя непредсказуемым образом. Она не разговаривает, а изрыгает слова, тяжелые, как камни. Хуго знает, что в такие моменты нельзя с ней разговаривать. Даже ласковое слово выводит ее из себя.