Цыганка во тьме
Шрифт:
Тётка попыталась встать, но тело, откликнувшись на движения, исторгло из самой глубины её лёгких густой, клокочущий кашель. Захлёбываясь им, старая цыганка попыталась подняться на ноги. Пол под ногами поплыл, а в глазах потемнело. Она почувствовала, что сейчас упадёт, но усилием воли заставила себя сделать несколько шагов к ящику около стола и сесть на него. Она обхватила голову руками и издала тяжёлый стон, пытаясь отогнать худобу. Когда в глазах прояснилось, она посмотрела на мужчину и узнала в нём знакомые черты. Несколько мгновений она пыталась вспомнить, кто это был. Борода, сутулость… «Постарел, – подумала Тётка, – А-а… Бэнг (Бэнг цыг. – чёрт.)же… Живой ещё?» – она узнала в мужчине одного из своих племянников,
– Бэнг, рупуч несчастный, где водка? – выдавила она из себя недовольным тоном.
– Я не пил! – заикающимся голосом стал оправдываться Бэнг, при этом он неуклюже подошёл к Тётке и попытался дыхнуть ей в лицо: – Вот! Смотри! Не пил!
– Господи, Боже, какая вонь! Бэнг, иди прочь от меня!
– Не пил я, не пил! – повторял Бэнг себе под нос – Сама выпила, а на меня сваливает!
– Ладно, не пил, так не пил… – Тётка начала вспоминать обрывки вчерашнего дня. Вспомнила то, как вытащила водку из шкафчика, вспомнила Сашу, кинутую в его силуэт бутылку… Автоматически она посмотрела в то место, где бутылку поглотило облако мух. Но ни бутылки, ни её осколков там не было. – Ты здесь давно? Тебя выпустили что ль?
– Месяца три уже. Я как вышел, сразу сюда, тебя нет, думаю, скоро придёшь. Ты что так долго?
– Бэнг, дурак, ты и есть дурак – не зря пять лет в психушке тебя держали! Ты что, не понял, что здесь никто не живёт? Дом – брошенный! – она замолчала, удивляясь тому, как могли выписать такого человека из больницы, но продолжила: – Года три назад сюда пустила беженцев («Беженцы» – этническая подгруппа цыган.)на постой, а им в стену мина ополченская прилетела… Их здесь человек 15 было, восьмерых прибило… Трое детей… – На некоторое мгновение в её голосе появилась скорбь, но тут же исчезла – Они собрали вещи, и мои в том числе, денег не заплатили и ушли – будь они прокляты, эти беженцы! Зачем пустила? Ты по сторонам-то посмотри! Как ты сам-то тут жил один эти три месяца?
– Так я не один…
– Не понила… А с кем?
– Так с Сашкой же, хозяином твоим, да с Шандором, с Витькой, с Ванькой…
Тётка замерла на месте.
– Ты чего? Ты о чём, Бэнг? – настороженно спросила она, не поворачиваясь в его сторону. А потом с ещё большей осторожностью практически выдавила из своего, не только пересохшего, но теперь ещё и пережатого горла: – Ты видел их?
– А как же? Вон же они – и сейчас здесь!
Тётка обернулась и увидела, что Бэнг указывал в зал через арку, туда, где на стене вновь были повешены портреты её умерших мужа и сыновей. Те портреты, которые она когда-то сняла и забросила в кладовку. Кладовку обнесли бывшие постояльцы под чистую. Портреты исчезли тоже, что не просто не расстроило Тётку, наоборот, позволило вздохнуть с облегчением, так как выкинуть у неё не поднималась рука, но и видеть их она не могла. Но вот, они снова висели на стене.
– Ты где их взял, вихор? Кто тебя просил их вешать на стену? – хозяйка дома раздраженно закричала – И тут свои грязные ручонки приложил! Чтоб ты сдох, дурак никчёмный!
– Я не вешал! Больно надо! Пришёл – висели уже! – забубнил себе под нос Бэнг.
– Ничего-то ты не трогал… – махнула рукой Тётка, отворачиваясь в сторону.
Но именно эта фраза, сказанная больше для себя, чем для него, без обвинений и даже без ругательств,
– Я не пил твою водку, старая дура! Тебе что, не понятно? Я не пил! – изо рта его брызнула слюна и по взгляду стало понятно, что он не в себе. Такой может броситься и сделать всё, что угодно. Именно в таком же порыве ярости шесть лет назад Бэнг жестоко убил свою мать Земфиру за то, что та якобы не оставила ему выпить, после чего был признан невменяемым и провёл шесть лет в психиатрической лечебнице. Но во взгляде Тётки не появилось ни капли страха. Она поднялась с ящика, засучивая рукава, и тоном, полным сдержанного гнева, произнесла:
– Ты что это, рупуч, на меня орать будешь? В моём же доме? Ну-ка пасть свою закрыл и вышел вон отсюда! – она обвела взглядом валявшийся под ногами хлам, подыскивая чем можно ударить, но на полу лежали только пара ящиков из кухонного гарнитура, какая-то сырая, полусгнившая одежда в углу, доска, отломанная от пола в прихожей, которая была вне пределов досягаемости, и лишь на столе лежала мокрая и вонючая тряпка.
– Сколько ты ходил в этот дом раньше? Ел, пил, а сейчас на меня рот открываешь свой вонючий? Пошёл вон, я сказала! – и с этими словами Тётка схватила тряпку и бросилась на Бэнга. Тот закрылся от неё руками. Вся его ярость улетучилась в один миг:
– Не надо, Тётка, не надо, прости, Тётка! – снова неуверенным, заикающимся голосом заговорил Бэнг. Она несколько раз хлестанула его тряпкой по рукам и успокоилась:
– Ладно, Бэнг, – остывшим тоном ответила она и бросила тряпку на пол, – Пойду домой, ты, если хочешь, можешь оставаться тут.
– А ты разве не тут живёшь? – удивлённо спросил Бэнг.
– Ой, Дэвла (Дэвла цыг. – Господи.)! Ты что ещё не понял? Конечно, нет! Я уже давно в квартире живу!
– А здесь почему не живёшь? Хороший дом…
– Чего хорошего? В стене дыра. – задумчиво сказала Тётка, – Стреляют иногда. То одни, то другие, то третьи. Того и гляди разнесут всё, вместе с моей головой. Да что там моя голова… Уж наверное и пора бы… – Медленно направляясь к выходу из дома, сказала цыганка.
– Да, может, и пора. – неожиданно резанул слух ответ Бэнга. Тётка не поняла, что он этим хотел сказать. Остановилась, обернулась и подозрительно посмотрела на цыгана. Впрочем, его вид сразу развеял все подозрения в сознательном ответе. «Дурак сам не понимает, чего несёт!» – подумала Тётка и побрела прочь.
8
Тётка проснулась среди ночи. В комнате было темно и тихо. За окном даже издали не было слышно взрывов и выстрелов. Мёртвая тишина. По потолку не проскальзывали отблески фар даже изредка проезжающих автомобилей. Ничего. Дыхание сжимала необъяснимая тревога. Может быть, именно темнота и тишина порождали её? Тётке не нравилось просыпаться среди ночи, потому что после этого она часто не могла уснуть. Она давно привыкла к трескучим отголоскам боёв, трясущимся полам, хлопкам и раскатам взрывов, но не они пугали цыганку. Гораздо более страшные вибрации можно было почувствовать в тишине. Можно перестать бояться смерти, но нельзя перестать бояться необъяснимого. Когда весь привычный нам мир притихает и погружается в состояние покоя, тогда становится ближе запредельное. Мы начинаем чувствовать что в тишине и темноте есть нечто большее, чем пустота. Это по-настоящему пугает. Ни глаза, ни уши, ни кожа не чувствуют ничего особенного, но само тело реагирует на необъяснимое умом. Волосы на затылке поднимаются дыбом, сердце колотится чаще, кожа покрывается мурашками, а внутри возникает ощущение собственной ничтожности. Так происходит, если рядом есть то, чего мы не чувствуем основными сенсорами. Это часто происходило по ночам с Тёткой. Почти всегда. А утром хотелось напиться вусмерть, но водка всегда оказывалась гораздо менее крепкой, чем это депрессивное состояние, и пьянила со временем всё меньше и меньше.