Цыганочка с выходом
Шрифт:
Глава 2.
Наташа повертела гелевой ручкой и задумалась.
Здравый смысл никогда еще не подводил ее, а рассказывать эту историю смысла не было вообще никакого, ведь если каждый из 10 миллиардов умеющих писать и читать только что написанное, начнут гелевыми ручками портить кипы бумаг — жизнь на земле остановится.
Кто тогда пойдет воевать за свободу палестинских окраин, а кто будет похищать людей ради выкупа, а кто станет выращивать опийный мак на склонах
Кто???????????
Нет, ну кто?
Если все начнут писать каждый свою брошюрку, то жизнь на земле станет схожа на читальный зал какой-нибудь районной библиотеки, которая напоминает тихий сумасшедший дом: ведь если все в зале говорят шепотом, а только выйдя на крыльцо начинают орать — что это?..
Вот и именно.
И еще:
Я буду писать то от первого лица, то от третьего, могу еще от четвертого, не будьте слишком строгими… чмок! чмок!
Я из старинного русского города Сапожок-на-Оби. И всю свою жизнь прожила с бабушкой. Мама не захотела растить дочку в одиночку и завербовалась сперва на Сахалин, потом переехала жить в Японию, и след ее затерялся где-то в чувственных лепестках сакуры, удушливых ароматах Фудзиямы и бездонных самурайских глазах, моя мама — красавица, а меня зовут Наташа.
И когда два года назад, ой, уже почти четыре, я закончила одиннадцатый класс сапожковской средней школы № 5, то мы с бабулей встали перед выбором — чего же мне делать и с чего хотя бы начать?
Может, сразу выйти замуж? На меня было два, ой, нет — три претендента, и первый — Толик!
Толян ушел прошлой осенью служить и «мочил чехов по черному», как он скупо ронял в письмах мне и своей маме Насте. Мы с моей будущей свекровью тревожно переглядывались и синхронно роняли:
— Дурачок, — стараясь забыть про «мочение» и прочее убивание.
Вторым претендентом был разведенный учитель истории с географией — Вавилов. Но при всей своей спортивной и подтянутой молодцеватости, мне до такой зеленой тоски не хотелось на весь срок жизни стать — Вавиловой, что я, окончательно и очень сильно помотала головой прямо на выпускном вечере.
И красавец, блондин, ходячий сувенир — Вавилов отошел легким шагом прямо в сторону барной стойки кафе «Воря», в котором наш класс отплясывал выпускной бал с другими «ашками» и «бэшками» из пяти городских школ. Была заварушечка!
Я любила раньше помечтать: вот уеду я из своего Сапожка-на-Оби!.. Только — куда? Я не знала.
Меня с детства называли «цыганочкой». Мама меня нагуляла, и я представления не имела, кто мой отец.
Когда я настырно пытала бабку:
— Бабуль, ну кто?
Она обычно показывала пальцем в окно, за которым блистал малахитовый луг с черным лесом вдалеке, а мимо нашего крайнего дома шел пастух, а за ним с колокольчиками на замшевых шеях брели коровки и козки с мордами ученых дам. В общем, бабуля, фыркая, говорила:
— Может, он, Наташка…
Мне было лет семь или пять, но — неважно, я выбежала из дома, скатилась с крыльца и колобком погналась за пастухом.
— Эй! — завопила я, лавируя в пыли между коровами. — Эй-эй-эй!
Пастух, озорной дядька лет 25, с рыжими патлами и красным небритым лицом смотрел на меня с верхотуры своего роста и туманно улыбался.
— Ты мою мамку знал? — драчливо подскочила я.
— А кто ж ее не знал? — потирая ухо, ответил пастух и вздохнул. — Красивая была девка.
— Почему — была? — тоном дочки следователя спросила я.
— Так уехала, — еще туманней вздохнул пастух и еще раз вздохнул и еще разок.
— А что ж ты ее бросил? — нахмурившись, наступала я.
— Я б не бросил, если б моя была, — не сразу ответил этот рыжий. — А ты что, драться собралась?
— Да кто ты такой? — подпрыгнула я.
— Пастух 2 класса Животягин, — представился пастух и, приподняв меня с земли, поставил на пригорок, мимо которого, обходя его, шли черно-белые коровы с синими глазами и дышали так значительно, что я тоже попробовала так подышать, и мне понравилось.
Я окончила школу с огромным облегчением, и продолжать где-то учиться мне в голову даже не приходило: меня учить, только время тратить. «Ваша Наташа — девочка хорошая, но в голове у нее кавардак, да-а-а», — выслушивала бабуля все 11 лет моих попыток запомнить что-нибудь полезное из школьной программы.
Видимо, все-таки доля правды в этих нравоучениях имелась. И 25 июня на лавочке в садике, когда я рассматривала свой полный трояков аттестат, меня вдруг осенила мысль — уехать.
В нашем городе из престижных работ были не заняты только две — мыть бутылки в приеме стеклотары и убирать городской вокзал, напевая про «трещинки».
На мое счастье, тем летом Сапожок посетила труппа «бродячих лилипутов» на паре старых немецких автобусов, и, придя в Дом культуры тонкосуконного комбината, я впервые увидела… до них можно было дотронуться, даже сфотографироваться с маленькими нежными созданиями…
Старые детишки с прокуренными голосами. Половинки великанов. Лилипутики. Мудрые младенчики на кривых устойчивых ножках. Просто люди, похожие на грустных детей.
Бабушка была — резко против, даже легла на порог, но через три дня сказала: «Езжай. Наташа, мыть бутылки или вокзал ты всегда успеешь!»
Меня взяли костюмершей, предупредив, что с зарплатой порой случаются всякие пертурбации, но в то лето нам повезло с администратором, и жаловаться на жизнь не приходилось.
Я никогда не уезжала дальше Сапожка и деревни Буяново, где «торчат из земли наши корни», и эти перемещения каждые три дня — новый городок Зауралья, потом — «Золотое кольцо» и дальше на юг — все маленькие и не очень русские древние городишки и дальше, дальше, дальше…