Цзянь
Шрифт:
В этот момент Чжан Хуа, который во время этой перепалки дрожал сильнее обычного, вдруг охнул и, оттолкнув поддерживающую его руку Чжилиня, тяжело упал на пол лицом вниз.
– О, Будда!
– выдохнул Чжилинь. Превозмогая пронзающую его боль, он опустился на колени перед распростертым помощником.
– Чжан Хуа!
– восклицал он.
– Чжан Хуа!
Премьер дал знал охранникам, и двое бросились на помощь министру, а третий побежал за врачом. Не прошло и пяти минут, как личный врач премьера опустился на колени перед лежащим на полу человеком. Проворив пульс, он покачал головою и с великой осторожностью
Он понимал, что это судьба, жестокая судьба скосила его помощника в минуту его торжества. Сердце его кричало от боли. Что значит рядом с этой болью победа над ЦУН, одержанная после многих лет борьбы? Жалкая эта победа, раз Чжан Хуа не может разделить ее с ним. Чжан Хуа, человек чести и долга. Человек, поломавший свою жизнь ради Чжилиня.
Именно такую смерть принято называть героической.
Он чувствовал потерю давнего друга с такой остротой, словно потерял ногу. Остаток своей жизни он проживет калекой. Возможно, он и был калекой всю свою жизнь. Со страшной силой нахлынули на него воспоминания не только лет, прожитых бок о бок с этим человеком, но и. мгновения, когда он оттолкнул от себя Афину и Джейка, Шен Ли и мальчика, который стал Ничиреном.
Склонив голову, он застонал от невыносимой муки: сердце, сокращаясь, посылало по всему телу волны боли, как от никогда не заживающей раны.
Судьба, - подумал он.
– Жестокая судьба.
Неужели и детей он потеряет так же внезапно, как потерял лучшего друга?
– Боюсь, здесь ничем нельзя помочь, - сказал врач, подтверждая то, что Чжилинь знал и без него. Врач бросил на премьера виноватый взгляд.
– Его. сердце просто перестало биться. Скорее всего, инфаркт миокарда. Но окончательный диагноз можно делать только на основании вскрытия...
Премьер дал знак охранникам.
– Уведите отсюда У Айпина, - приказал он.
– Меня тошнит от одного его вида.
В полном остолбенении У Айпин позволил себя вывести, не сказав ни слова. Глаза его были совершенно стеклянными.
Затем премьер вышел из-за стола и спустился с помоста. Он оказался совсем маленьким человечком, меньше даже сморщенного, высохшего Чжилиня. Подойдя вплотную к своему министру, который все еще стоял на коленях возле мертвого друга, он нагнулся и помог ему подняться на ноги.
– Пойдемте, - тихо сказал он.
– Пойдемте со мной.
За их спиной Чжан Хуа положили на носилки и понесли к выходу.
– Велика ваша потеря, друг мой, - сказал он.
– Но сознание того, что вы победили, должно хоть немного смягчить ее. Я распорядился выяснить степень вины остальных членов ЦУН. Но что касается Министра обороны и Первого секретаря партии, то на их арест можно хоть сейчас выписывать ордер. Однако с ними надо действовать с оглядкой. Слишком уж велика власть, которую они успели приобрести... Не изучи я все свидетельства, собранные вами и вашими помощниками в министерстве, я бы ни за что не поверил, что эти люди - я имею в виду ЦУН - имеют такую могущественную поддержку.
– К власти их вознесли такие могучие крылья, которые заставляют вспомнить
– Вот именно, - согласился премьер.
– Современные ихэтуани. Они спали и видели, чтобы выжить нас и совершить государственный переворот. В этом вы были абсолютно правы. Необходимо было заманить их в ловушку и сорвать с них личины "слуг народа". Опять, уже в который раз, я вам обязан более, чем жизнью: вы спасаете дело моей жизни.
– Я ваша заслонная лошадь, товарищ премьер, - заметил Чжилинь.
– Знаете, в старые годы феодалы использовали на охоте лошадь, которая отвлекала опасного зверя на себя? Так что те, кто мечтает вас свалить, имеют во мне непримиримого врага. Они вынуждены расходовать свою энергию на мою ничтожную персону.
– Все дороги в Китае идут в Пекин, но ни одна из них не минует Ши Чжилиня.
– Премьер дружески коснулся плеча своего министра.
– Так повелось со времен, которые принято называть, мой друг, незапамятными, не так ли? Но, между прочим, китайцы приносят жертвы тоже с незапамятных времен.
– Боюсь, на этот раз цена победы слишком высока.
– Мы сделаем все, что можем, для увековечивания памяти о нем. Он будет похоронен как Герой Революции. Его старший сын...
– Товарищ премьер, прошу вас, не надо церемоний. Пусть мертвые покоятся с миром.
– Ши Чжилинь, страна должна знать.
– Об этом знаем мы, и этого достаточно. Возможно, даже более, чем достаточно.
Сейчас они находились в дальнем углу Тай Хэ Дяня - Зала Высшей Гармонии. Над их головами окна подымались к потолку, как хрустальные мечи.
– Как ваша боль?
Чжилинь пожал плечами. Что он мог сказать? Серый дождь отчаянно стучал в окна, будто желая, чтобы на него обратили, наконец, внимание.
– Только элементарные частицы вечны, - сказал премьер.
– Так учил Будда, хотя, возможно, он и не употреблял этого термина.
– Что делать Будде в современном Китае?
Премьер улыбнулся.
– А разве не Будда вас поддерживал все эти годы, Ши Чжилинь?
– Хотя это был явно не риторический вопрос, Чжилинь счел за благо промолчать.
– Или вы думаете, что я был не в курсе ваших прогулок в Храм Спящего Будды? Долгих часов, посвященных вами медитации в храме?
– Совсем наоборот, - ответил Чжилинь.
– Или, как говорят греки, антитеза.
– Вас в детстве никто не называл мальчиком наоборот, Ши Чжилинь? иронично осведомился премьер, заложив руки за спину.
– Вы сами воплощенная антитеза... Но я должен сознаться, что порой завидую вам: вы можете отключиться от нашей суеты и достичь - как это называется?
– полной гармонии с миром через свою медитацию в храме Вофози.
– Далеко не полной, - покачал головою Чжилинь.
– Какую гармонию может ощущать человек, лишенный своих детей?
– И что же делать?
– Я должен ехать в Гонконг.
Наступила тишина. Только дождь-анархист исполнял свое сумбурное соло на ударнике, используя для этого окна Зала Высшей Гармонии.
– Вы планировали это с самого начала?
Чжилинь грустно улыбнулся.
– Некоторые вещи, товарищ премьер, даже я не могу планировать.
– Значит, надо ехать. А что дальше?
– спросил премьер.
– Ведь и там это не кончится.