Д'Арманьяки
Шрифт:
– Дайте нам меч и мы покажем вам, чего стоят ваши насмешки! Подлецы! Мерзавцы!
На один из таких порывов, охрана с хохотом ответила:
– Лучше взгляните на своих друзей, они как раз проплывают мимо!
Услышав слова стражи, Филипп впервые отошёл от окна и присел на корточки в углу камеры, скрестив руки. Граф Д,Арманьяк и Ги де Монтегю бросились к окну. У них почти одновременно вырвался крик ярости. Течение Сены несло мимо них несколько мёртвых тел.
– Они плывут, все эти дни! – раздался тихий голос Филиппа.
Граф опустился на колени перед сыном.
– Господи, Филипп, все эти дни ты смотрел… – слов не хватало, граф обнял сына. Филипп крепко обнял отца.
Монтегю тоже опустился на колени и воздев руки, прошептал;
– Господи, не за себя прошу, а за Филиппа. Спаси ему жизнь, спаси…молю тебя, ибо только тогда я умру зная, что ни один из врагов наших не уйдёт от наказания.
Утро казни неумолимо наступало. Отец и сын о чём то тихо беседовали. Монтегю поглощённый, собственными мыслями о вечности, не слышал их. В одиннадцать часов, двери камеры со скрипом отворились, пропуская священника, в сопровождении стражи.
– У вас ровно один час, – предупредил стражник, затворяя за собой дверь.
Священник пристально оглядел приговорённых к смерти. Взгляд священника чуть дольше задержался на Филиппе. Через некоторое время после прихода священника, раздался его негромкий голос:
– Я отец Себастьян, прислан исповедовать вас, перед долгой дорогой, к отцу нашему небесному. Дети мои, для вас настал час исповеди. Облегчите свои души, перед длительной дорогой, дабы создатель наш всемогущий, открыл перед вами двери царства своего и принял в свои объятия.
Ги де Монтегю опустился на колени перед священником.
– Раскайся в грехах своих, сын мой, облегчи душу, прими господа нашего в своё сердце. Благословляю тебя от его имени. Во имя отца! Сына! И святого духа!
Священник осенил Монтегю, чем немало удивил его.
– Я ведь ещё не начинал исповеди, святой отец!
– Ты чист душой и сердцем, сын мой! И господь видит это!
– Надеюсь, – пробормотал Ги де Монтегю, начиная исповедь, – отец я грешен. Я убивал людей, но никогда из личных выгод. Я изменял своей бедной жене, и в эту минуту раскаиваюсь в содеянном. Я был плохим отцом моему сыну. Я оставил его одного, перед лицом коварных и могущественных врагов и это тяготит меня, ибо я не смогу более служить ему защитой.
– Господь защитит! Продолжай.
– Мне нечего добавить святой отец. Я прожил тридцать пять лет и прожил достойно.
Священник перекрестил Монтегю.
– От имени и во имя господа нашего, отпускаю грехи твои сын мой. Пусть мир и спокойствие воцарятся в твоей душе. Умри без страха сын мой, ибо господь пошлёт своих ангелов навстречу тебе. Благословен будь. Именем господа нашего, Иисуса Христа, – священник вновь перекрестил Монтегю.
Монтегю поцеловал руку священника и уже усаживаясь рядом с Филиппом, пробормотал себе под нос;
– Странный священник, клянусь честью!
– Во имя отца, сына и святого духа – священник перекрестил графа Д,Арманьяк.
– Святой отец – мучительно заговорил граф Арманьяк, – я грешен, ибо обрекаю своего единственного сына на смерть. Я один буду виновен в его смерти. И я потерян. Я не знаю, что мне делать. Смерть не страшит меня, но груз вины за моего сына невыносим. Меня гнетут и сотни других жизней, погубленных по моей вине. Я тот человек, который должен был защитить их. Но я не смог. Кровь безвинных на моих руках.
Священник выслушал откровение графа.
– Отпускаю грехи твои сын мой. Господь всё видит. Ты не повинен в том, что безвинные люди погибли. Ты не повинен в том, что сын твой единственный ждёт смерти, ибо поступил как истинный католик, верующий в Бога. Ибо сделал всё возможное, пытаясь спасти жизни безвинных, жертвуя своей жизнью и жизнью сына своего. Это ли не высшая добродетель? Господь всё видит и воздаст тебе по заслугам, в доме своём. Пусть мир и спокойствие воцарятся в твоей душе! Во имя отца, сына и святого духа! Отпускаю все твои грехи! – священник вновь перекрестил графа.
Граф отошёл, уступая место Филиппу, но тот не сдвинулся с места, окидывая священника холодным взглядом.
– Подойди, сын мой! – позвал Филиппа священника.
– Исповедоваться следует не мне, а таким как вам. Лицемерам в монашеской одежде, – резко ответил Филипп.
– Филипп, ты богохульствуешь – прикрикнул на него отец, – поцелуй руку святого отца и прими благословенье божье.
– Поцеловать руку? – Филипп устремил гневный взгляд на священника, – такая же рука закрыла дверь перед сотнями людей, обрекая их на смерть.
Священник печально улыбнулся.
– Самое страшное в твоих словах то, что они правдивы. Это я был за дверью церкви Святой Катерины. Взобравшись наверх, я наблюдал сражение. Каждый из вас, ежеминутно совершал чудеса, неподвластные человеческому разуму, во имя спасения безвинных людей. Вы жертвовали своими жизнями, когда мне надо было, всего лишь отворить дверь церкви. Я видел, как вас связали и увезли, но вы не видели, что происходило потом на ступенях святой церкви. Блажены дети, которые не увидели смерть своих матерей. Блажены матери, которые не увидели смерть своих детей. Стоны невиноубиенных до сих пор стоят у меня в ушах. Я позволил им свершить это злодеяние. И за это, ни господь, ни я сам, себе не прощу. Я единственный грешник среди вас. Я покидаю лоно церкви сегодня, ибо мира в моей душе и прежней веры нет. Будьте благословенны!
Священник перекрестил всех и покинул заключённых.
Глава 11
На улицах Парижа творилось нечто невообразимое. Тысячи горожан, вышедшие в то утро из своих домов, исступлённо выкрикивали:
– Смерть Д,Арманьякам! Слава герцогу Бургундскому!
Казнь должна была состояться на площади Пилори, где проводились казни чаще всего. Площадь находилась в непосредственной близости от Шатле.
За день до казни, на площади соорудили деревянный помост. В середине помоста поставили плаху. Вокруг помоста, полукругом, соорудили длинные деревянные скамьи, которые имели в высоту несколько рядов. Таким образом, каждый следующий ряд возвышался над предыдущим. Сделано это было для того, чтобы высшая знать, для которой и соорудили эти скамьи, могла свободно наблюдать за казнью. В середине этого сооружения, поместили два кресла – для короля и королевы. Мало кто верил в то, что король Франции, заточивший себя во дворце Сен-Поль, и не покидавший его стен, несколько месяцев, приедет на казнь. Тем не менее, кресло для него было приготовлено.