D?senchant?e: [D?]g?n?ration

Вурхисс Алекс

Августо упекли за решетку, где он вскоре помер от язвы с прободением; Карлотта с маленькой Пьериной, которая на момент смерти биологического отца едва пошла в школу, на полном ходу влетела на мель. У нее был купленный Августо бар, и Карлотте, наступив на горло своей песне, пришлось заняться бизнесом вплотную. В процессе этого она пару раз оказывалась на шаг то от тюрьмы, то от недобровольного дайвинга с портового причала, но как-то обошлось. Зато все свое зло за такую la vita di merdoso она сгоняла на бедной Пьерине. Попутно используя в своих целях ее рано проявившуюся привлекательность… нет, она не торговала дочерью, salve la Santa Madonna, хотя порой и угрожала отправить ее на панель. Но, с подачи донны, точнее, доньи

Карлотты Пьерина с самого раннего возраста стала пользоваться своей привлекательностью, чтобы посетители бара как можно больше оставляли на кассе общеевропейских купюр. Ей это удавалось, хоть подчас она и сильно рисковала. Со временем Пьериной овладела какая-то обреченность – она понимала, что, рано или поздно, найдется кто-то, кого остановить не удастся. Пару раз она порывалась бежать, но всякий раз возвращалась.

Когда кошмар Пьерины едва не сбылся, все изменилось. Ее почти затащили в одну из кабинок фальшивого третьего туалета бара, когда оттуда вышел некий юноша, справивший там нужду, по простоте душевной не заметив, что кабинка не предназначена для подобного надругательства. Юноша среагировал молниеносно – одним движением выдернул из джинсов ремень, намотал на кулак пряжкой на костяшки и раскроил скулу одному из обидчиков Пьерины, бывшему, к тому же, из первой волны «понаехавших» с той стороны Тунисского пролива.

Его напарник, которого пока не защищали законы Евросоюза о мигрантах, попытался отомстить парню с помощью подручного средства, в просторечье именуемого «нож-бабочка». Лучше бы он этого не делал – Пьерина, перепуганная до зубного цокота, даже не поняла, как, но незадачливый потомок тунисских пиратов покинул бар с «бабочкой», кокетливо торчащей у него чуть ниже лейбы, сообщающей заинтересованным лицам, что его брюки имеют отдаленное родство с знаменитой продукцией предприимчивого еврея Леви Страуса. Пообещав напоследок сравнять бар с лица земли через пять минут, а уж Пьерине устроить такое, чего даже в порнухе для извращенцев не покажут.

Парень, представившийся Чезаре, посоветовал Пьерине не хипишевать, поскольку она под защитой самого Чезаре Корразьере. После чего пригласил в кино, а затем вышел на террасу бара, где оккупировал столик, и стал ждать.

Подранки вернулись час спустя в компании таких же отбитых корешей. Чезаре встал из-за стола, держа руки в карманах китайской ветровки, и посоветовал шобле пойти и удовлетворить друг друга орально, раз у них такие губы пухлые. Щелчки выкидух разных моделей слыхала, наверно, вся улица, а тугие на ухо точно услышали то, что за этим последовало. Карманы ветровки синьора Корразьере содержали небезобидный груз в виде пары полуавтоматических «Беретт» без глушителей, так что концерт в честь юной Пьерины слышно было хорошо. Стрелял Чезаре еще лучше, секундная стрелка не обежала полного круга, прежде чем одиннадцать друзей в жопу раненого араба с ним включительно дружно улеглись живописной грудой прямо перед террасой бара Карлотты.

Чезаре деловито проверил степень помёрлости каждого, пнув носком видавшего виды ботинка в лицо, довольно поцокал языком, послал в окошко еще более бледной, чем обычно, Пьерине, воздушный поцелуй, вывернул ветровку наизнанку, превратив ее в черную, и скрылся в одном из переулков как призрак, которыми Неаполь небогат. Оставив на память донье Карлотте, кроме кучи трупов, кучу проблем в виде визита сбирской бригады, ни на йоту не поверившей, что геноцид тунисских беженцев был устроен без участия хозяйки бара. В конце концов, Карлотту упекли в кутузку на три дня. Пьерина первую ночь переночевала прямо в участке – домой идти она боялась.

Однако наутро добрые и отзывчивые сбиры сообщили ей, что участок, в общем-то, не гостиница, а у Пьерины есть легальное место проживания – квартирка непосредственно над баром Карлотты. Получив от последней инструкции, на три четверти состоявшие из не особо цензурного

описания морального облика самой Пьерины, девочка (на тот момент Пьерине едва исполнилось пятнадцать) отправилась домой.

* * *

Роскошный номер лучшей гостиницы Нойерайха, конечно, мало чем напоминал тесную квартирку на втором этаже дома, недостаточно старого, чтобы считаться памятником архитектуры, но вполне ветхого, чтобы не быть комфортабельным жильем, неаполитанского дома, но сейчас, оставшись одна, Пьерина почему-то вспомнила, как ей тогда было страшно. Она была согласна выслушивать непрерывную ругань матери (а ругаться Карлотта умела и, можно сказать, любила), лишь бы вот так вот не дрожать в одиночестве. К закрытому бару то и дело наведывались завсегдатаи разной степени нетрезвости, и громко выражали свое недовольство отсутствием привычного хмельного досуга. Пока все ограничивалось словами, но Пьерина сильно боялась, что, с наступлением темноты (заведение Карлотты, как и многие другие, игнорировало постановление муниципалитета о запрете ночной торговли) посетители могут предпринять какие-нибудь совсем уж агрессивные действия. Потому она не зажигала огня, и сидела тихо, как мышка. Но это ей не помогло: стоило сумеркам сгуститься, Пьерина с ужасом услышала стук чего-то тяжелого на крохотном балкончике, выход на который был с кухни – как раз над козырьком входа в бар.

Из оружия у девочки был только двузубый рашпер, которым Карлотта орудовала на кухне. Сжавшись на кровати, Пьерина с ужасом прислушивалась к происходящему. На балконе что-то постукивало, затем скрипнула дотоле закрытая изнутри дверь балкона, и раздались шаги. Шаги сопровождались словами:

– Che cazza, за кого меня держат в этом доме? Моя фамилия не Борджиа, и здесь, cazzarolla, не Фаэнца.

– Vanfaculo, pezzo di merde! – взвизгнула Пьерина. – У меня пистолет, я тебя, merdoso, застрелю per madre de cazzo!

– Из чего, из вилки? – спросил Чезаре, вваливаясь в комнату. На руке у него телепалась небольшая корзинка, вроде тех, что берут на пикники. – Не ссы, подруга, не обижу, а если и обижу, то не больно. Я тебе тут похавать принес.

– Che cazza? – спросила Пьерина со смесью испуга и злости. – У меня тут бар внизу, с голоду не подохну.

Чезаре пожал плечами:

– Говорят, за чужой счет даже горчица сладкая. И у меня тут вино, не абы какое – я его спер у Белендони.

– Гонишь, – не поверила Пьерина. Винный магазин Белендони был одним из самых респектабельных магазинов Неаполя, и, пожалуй, самым дорогим.

– Клянусь святым Януарием, – серьезно сказал Чезаре, плюхаясь прямо на ковер, несмотря на наличие в комнате пары ротанговых стульев и дивана, который, впрочем, был занят перепуганной Пьериной. – Сама посмотри, тут и клеймо есть.

– Да кто тебя туда пустил бы, босяка? – фыркнула Пьерина. – Небось, нашел на помойке бутылку, налил ослиной мочой…

– …и запечатал фирменной сургучевкой Белендони, ага, – кивнул Чезаре, сноровисто распаковывая принесенные гостинцы – постелил скатерть, выставил деревянную подставку с двумя бутылками, действительно запечатанными сургучом «магазина для богатых», поставил пару бокалов, и теперь извлекал все остальное, включая свежевыпеченную ковригу казафоне, пахнувшую так, что у полтора дня ничего не евшей Пьерины слюнки потекли. – Слазь оттуда, присоединяйся… ты какое вино любишь, белое или красное?

– Cazza’стое, – тем не менее, Пьерина, отложив вилочку, скользнула вниз с дивана на ковер. – Я буду то же, что и ты. Мало что ты в бутылку подсыпать мог…

– Тогда уж не я, а дон Белендони, – заметил Чезаре. – Начнем, пожалуй, с белого. Слушай, я понимаю, что малость вам подгадил….

– Che cazza, малость у тебя в штанах! – съязвила Пьерина. – К твоему сведенью, моя матушка в сбирятнике, злая, как cazza del diablo, под окном весь вечер трутся какие-то merdoso вроде тебя, вот-вот полезут на приступ…