Да будет праздник
Шрифт:
“Если распустишь секту, ты должен отдавать себе отчет, что отныне твоя жизнь будет лишь длинной чередой “ДА”. Ты должен отдавать себе отчет в том, что будешь медленно угасать, под всеобщее безразличие, как свеча на забытой могиле. Если ты сейчас положишь Дюрандаль и ляжешь спать на диване, не будет больше черных месс, сатанистских оргий и расписанных эстакад. Не будет больше ужинов с учениками. Никогда. И ты не будешь оплакивать их, потому что будешь слишком подавлен, чтобы вообще что-то оплакивать. Решай сейчас. Решай, раб ли ты своей жены или Мантос, верховный магистр Зверей Абаддона.
Он стянул с головы полотенце, залпом прикончил “Ягермейстер”, взял электробритву, включил ее и побрился наголо.
16
“Выдохся!”
Фабрицио Чиба на “веспе” спускался с Монте-Марио по виражам серпантинной дороги. Выжав газ до упора, он заваливался в повороты, как Валентино Росси. Он был вне себя. Эти подлецы в “Мартинелли” говорят, что он выдохся, и пытаются его подсидеть. Его, спасшего их от банкротства, продавшего больше, чем все остальные итальянские писатели, вместе взятые, его, переведенного на двадцать девять языков, включая суахили и ладино.
– И в придачу вы загребаете двадцать процентов с иностранных изданий! – выкрикнул он, обогнав на повороте “форд ка”.
Если они думают, что могут обращаться с ним, как с монашкой-булимичкой, они глубоко заблуждаются.
– Что вы себе вообразили? Да из-за меня издательства передерутся. Еще посмотрите, когда я издам свой новый роман, жалкие мерзавцы.
Он начал шнырять между машинами в плотном потоке на бульваре Милицие. Затем выехал на трамвайную полосу. На красном свете, взвизгнув колесами, резко затормозил.
Надо сменить издателя. И потом уехать из этой гребаной страны. “Италия меня не заслуживает”. Можно жить в Эдинбурге, среди великих шотландских писателей. Он не пишет по-английски, но это не важно. Кто-нибудь его переведет.
“Элис…”
Перед глазами возник образ: они вдвоем в шотландском коттедже. Она нагишом переводит, а он готовит ригатони “сыр и перец”. Он позвонит ей завтра и извинится.
Крупная, с кофейное зерно, капля упала на лоб, за ней другая на плечо, затем на колено, затем…
– Не-ет!
Хлынул дождь. На тротуарах люди заметались в поисках укрытия. Защелкали зонты. Порывы ветра затрепали платаны по сторонам улицы.
Фабрицио решил все же ехать вперед, его литературный агент жила неподалеку. Там он примет горячий душ, и затем они спланируют контратаку.
Фабрицио выехал на набережную. Миллионы машин стояли в пробке в направлении подземного туннеля и гудели на все лады. Ливень хлестал по крышам, асфальту и всему остальному. Свет фар дробился в струях воды, слепя глаза.
“Что, черт возьми, творится?
Пятничный вечер + гопники, выехавшие “прошвырнуться” + дождь = пробки в центре на всю ночь”.
Фабрицио терпеть не мог пятничные вечера. Орды варваров из Пренестино, Ментаны, Чинечиты, из Кастелли, из кварталов за кольцевой дорогой заполоняли центр города, Трастевере и Пирамиду, штурмуя пиццерии, ирландские пабы, мексиканские рестораны и сэндвич-бары. Решительно настроенные повеселиться.
Писатель, чертыхаясь, рискнул двинуть по набережной. Но ехать было решительно невозможно: мотороллер не мог протиснуться
Но “веспа” чихнула и испустила дух на самом глубоком месте.
Фабрицио слез с мотороллера, проклиная всех и вся. Вода доходила до икр. Вода хлюпала в старых Church’s. С досады он стал пинать ногами мотороллер. Он не мог поверить, что человечество, техника и природа, сговорившись, разом ополчились на него в эти сорок минут.
Машины, набитые бритоголовыми уродами в наколках, проезжали мимо, окатывая его водой. Уроды показывали на него пальцами, качали головой, смеялись и скрывались из виду.
Фабрицио посмотрел на себя. Пиджак превратился в жуткое пончо, с которого струями стекала вода. Штаны промокли и забрызганы грязью.
Набычившись, стуча зубами, он вывез мотороллер из озера. Вода заливала за ворот, стекала по спине и ягодицам. Ног он не чувствовал. Наконец, бросив скутер, он пошел налегке.
К счастью, до дома агентши оставалось уже недалеко. Он заночует у нее. Она приготовит ему ромашковый чай с медом. Он примет пару таблеток аспирина и получит порцию ласки и утешения, а потом уснет, уткнувшись в теплую грудь, под ее нежный шепот о том, как они оставят с носом “Мартинелли”.
Воспрянув духом, Фабрицио зашагал, сопротивляясь порывам встречного ветра. Мрачный силуэт замка Святого Ангела таял в водном мареве. Писатель прошел по мосту Ангелов. Вода в реке поднялась и гудела под ногами, бурля между опор.
На противоположном берегу набережная казалась металлическим бакеном, неподвижным и невыносимо грохочущим. Канализационные люки извергали серые потоки, бурно бежавшие вдоль тротуаров. На всех въездах в центр города группами выстроились сотрудники дорожной полиции в желтых плащах с регулировочными жезлами, пытавшиеся как-то сдержать поток машин. Было похоже на исход из города, оказавшегося под угрозой бомбардировок.
Фабрицио пробрался между машинами и нырнул в первый же переулок. Тот вывел его на небольшую площадь, на которой сцепились два типа, не поделив свободное место для парковки. Их подружки, обе блондинки, одетые как манекенщицы у Версаче, на два голоса орали через опущенные стекла машин.
– Энрико! Не видишь, он хам, оставь его.
– Франко! Не связывайся ты с ним, таким дерьмом.
Фабрицио прошел мимо, не удостоив их взглядом. Вот и улица Коронари.
Жуть какая.
Но все позади, он уже пришел.