Далекие твердыни

Онойко Ольга

Он, наверно, смеялся. Аяри заподозрил это, потому что «господином» Рэндо не называл его, даже когда кланялся его матери как королеве. Ясно он понял другое: лучше времени повторить предложение, чем сейчас, не будет — возможно, не будет никогда.

Говорить подобающие случаю слова он никогда хорошо не умел.

Аяри развернулся и кинулся Хараю на шею.

…Рэндо едва не отшатнулся в первый миг, а во второй — возблагодарил судьбу за привычку писать на лице защитные заклинания. Айлльу не соразмерял свою силу с хрупкостью человеческого тела. Если бы не схемы, Аяри в страстном порыве раздавил бы ему грудную клетку. «Наверно, это ответ», — подумал Рэндо, обнимая его.

Ему было смешно: оказалось, что айлльу не умеет

целоваться на человеческий лад. Он лизался. Вцепившись в Рэндо, Аяри, как в лихорадке, торопливо облизывал его рот, точно собака, которой случайно посчастливилось подобраться к лицу любимого хозяина, и теперь она спешит выразить свою любовь… Он закрыл глаза, когда Рэндо привлек его к себе. Хараи вытащил шпильки из его волос, и узел серебряных прядей рассыпался. Рукам человека стало жарко в этой волне. Рэндо пощекотал его уши, зная, что они у айлльу очень чувствительны; Аяри вздрогнул, повел плечами и прижался еще теснее, когда господин все же открыл ему рот и провел языком по длинным клыкам.

— Я понял ответ, — сказал он ласково, чуть отстранив Аяри от себя. — Я с радостью его принимаю.

Лучше, чем кто бы то ни было, Эн-Тайсу знал, когда за Харая нельзя решать, а когда можно и нужно. Хараю только нельзя было говорить об этом прямо: простодушный человек обижался. Но Эн-Тайсу назвал словами его желание, сделав то, чего сам Харай не сделал бы из присущей ему сдержанности — и Харай согласился со своим желанием.

Эн-Тайсу, желая удостовериться в своей правоте, проследил за ним, когда он отправился в сад на крыше; понаблюдав за происходящим и изрядно посмеявшись, он удалился. Теперь всех вопросов было — окажется Айарриу между ними этим вечером или следующим? Тайсу не терпелось полюбоваться на его лицо, особенно в тот момент, когда сам Тайс присоединится к развлечениям.

— Рэндо, — сказал он после ужина, азартно ухмыляясь, — ты все же последовал моему совету?

Не выпуская трубки изо рта, наместник неопределенно двинул бровью.

— А ты все же ревнуешь?

— Я? — изумился Тайс. — Я всецело одобряю. Увидишь, жалеть не придется.

— Помилуй, — сказал Рэндо, смеясь. — Ты похож на купца, сбывшего товар. Или того чище, домоправителя вельможи. Поосторожнее. Аяри не из тех, кого приносят обнаженными на серебряных блюдах.

— Он сам себе серебряное блюдо, — закатив глаза, сказал Тайс, мысленно присовокупив «мозгов столько же», и сощурился: — Позвать?

Рэндо отложил трубку.

— Погоди, — сказал он. — Иди сюда.

Тайс немедля уселся к нему на колени. Хараи улыбался, глядя на него. Рэндо окружал, смешиваясь с его собственным запахом, аромат дорогого табака, привезенного с континента. Этот запах был приятен демону почти как запах йута, но казался при том словно честнее — он не заключал в себе лжи, присущей наркотику.

Рэндо притянул Тайса к себе. Рыжий айлльу обнял его и поцеловал, наслаждаясь его теплом; Рэндо положил ему руку на затылок, прижал, чтобы лучше чувствовать соприкосновение губ… и начертил поверх вьющихся волос усыпляющее заклятие. Тайс тихо застонал и безвольно лег ему на руки.

— Извини, — ласково сказал хозяин, укладывая спящего в свое кресло. — Но коли уж так… это дело только мое и Аяри.

Постояв над ним немного, он склонился и снова поцеловал айлльу в полуоткрытый рот.

…От него пахло Тайсом, от одежды и от кожи. За минуту до того, как прийти к Айарриу, Рэндо обнимал Эн-Тайсу. Айарриу думал уже обреченно, что тиккайнаец сейчас явится и отнимет внимание Рэндо, превратив своего недруга в игрушку для освежения чувств давних любовников. Но Харай и не обмолвился о нем, точно никакого Эн-Тайсу вовсе не было на свете. Отослал он его, или строго велел держаться подальше, этого Айарриу не желал и знать. Харай пришел в сад на крыше, который уже освещала Луна;

он говорил ласково и целовал Аяри так, как целуются люди — медленно, соприкасаясь губами и прижимая к себе так, чтобы чувствовать тело от колен до плеч. У Аяри голова кружилась от этого. Принц был немалого для айлльу роста, самый высокий туземец едва доставал ему до плеча, но людей Уарры скроили иначе: Айарриу приходилось запрокидывать голову, а Рэндо — склоняться. И Харай оказался сильнее; заклинания ли были тому причиной? Кому до того есть дело… Он без малейшего усилия поднял Аяри на руки и понес к себе; айлльу прижимался к нему с блаженной улыбкой и, не открывая глаз, чувствовал удивление человека: тому доселе не приходилось видеть на лице Айарриу это выражение.

Шнур на рияте был завязан так, чтобы распустить его одним движением. Когда Рэндо опустил демона на постель, Аяри немедля выскользнул из одежды и устроился поверх, всем видом изображая послушание и готовность служить.

Человек взглянул на него растерянно.

— Зачем же ты… — проговорил он.

Нижних одежд под риятом не было: ожидая господина, Айарриу оделся так, как подобает наложнику.

— Не надо, — сказал Рэндо. — Не надо строить из себя раба. Я этого не люблю.

Аяри почти испугался, не зная, что ответить или сделать в ответ. Но Харай просто обнял его, прихватив губами его ухо, и уложил на спину, правой рукой лаская его член, а левой — расстегивая свои глупые уаррские пуговицы.

Все вышло совсем не так, как предсказывал Тайс, желая ему унижений. Рэндо не знал — или не хотел знать — правил, которые следовало соблюдать при совокуплении с нижестоящим в иерархии; откровенно говоря, Айарриу был этому рад. Ему не пришлось делать того, что он не хотел. Харай не ставил его на колени перед собой, не отдавал распоряжений и не ждал от него искусных услуг, каковые должны уметь оказывать наложники. Наоборот, он сам принялся ласкать его, без ухищрений, но так нежно, что Аяри растаял, как сладости под солнцем.

— Ты первый, кому я отдаюсь, — наконец, выговорил он; неловко было сознаваться, что он до такой степени неопытен, но Харай заслуживал честности… Людей иногда действительно невозможно было понять. Рэндо понравились и его неуверенность и волнение, и то, что он не мог их скрыть. Харай растрогался и стал еще ласковее.

Айлльу чувствовал себя странно.

Тех людей, с которыми он соединялся до сих пор, по нескольку часов готовили в купальне, чтобы они были приятны. Они находились в расцвете молодости, были необыкновенно красивы для своей расы и безупречно послушны. А сейчас сам Айарриу должен был думать о том, чтобы оказаться приятным для человека — далеко не юного, не красивого и уж подавно не намеренного исполнять его прихоти. Тело его действительно не отличалось изяществом, оно было ширококостным, тяжелым и грубым. Руки и ноги, грудь и живот покрывала жесткая шерсть. Но на ощупь эта же шерсть оказалась вовсе не такой неприятной, она возбуждающе щекотала гладкую кожу айлльу, и Айарриу терся о человека, как кот.

Рэндо взял его осторожно и ласково, больше думая о нем, чем о своем удовольствии. Айарриу лежал на боку, закрыв глаза, сосредоточившись на том, что чувствовали его плоть и сердце. Рэндо обнимал его сзади, целуя ухо и шею. Айлльу, пожалуй, нарушал его приказ — не думать, будто он раб для удовольствий, — но обычаи слишком глубоко укоренились в его душе, и к тому же, предписанные мысли на самом деле были приятны. Думать о радости, с которой принимаешь господина, о своем теле, ставшем средством наслаждения, о любви и преданности господину, которые являются смыслом его действий, и о естественности послушания. Это возбуждало так же сильно, как в то время, когда эле Хетендерана находился с другой стороны. Айлльу, способным чуять чувства, необходимо было, чтобы мысли рабов не входили в противоречие с остальным. Правильно воспитанных рабов высоко ценили…