Далекий светлый терем (сборник)
Шрифт:
Глаза тиуна заблестели интересом:
– Уж не выпал ли ты из тучи, что пронеслась вчера? Гремело, град пошел вдруг, никто не ждал.
– Нет, – ответил я поспешно, предвосхищая обвинение в ущербе посевам, – заклинания наших волхвов никому не вредят.
Взгляд тиуна стал презрительным. Такими словами я не прибавил себе уважения. В этом мире со слабыми не считаются.
– Ждите, – велел он отрывисто. – Поразмыслю, решу.
Мы снова вернулись к колодцу. Отсюда был виден и задний двор, куда в это время гридни выносили широкие лавки. Я решил, что готовится вечерняя пирушка, но тут пришли мужики, легли на лавки, а гридни
Когда порка закончилась, только один слез с лавки бодро. Остальные шатались, поддерживали друг друга, натужно шутили. Один встать не смог, его спихнули на землю. Лавки не убирали, мужики уходили со двора гурьбой, завязав очкурами портки, рубахи не надевали. За воротами их уже ждали причитающие бабы. Мужики вышли к ним, расправляя плечи, им-де нипочем.
Я чувствовал холод во всем теле. Сердце словно бы вовсе перестало биться. А Тверд только покосился, отвернулся равнодушно. Он успевал с недоимками. Или с бывшего десятника войска Салтовского налогов не брали.
Рано утром с подорожной грамотой от тиуна мы двинулись на главную дорогу. Тропинка шла через лес, но вскоре вывела на широкий тракт, почти прямой, вытоптанный и выбитый множеством ног и колесами телег.
В какой-то миг мне послышался странный звук, от которого кровь бросилась в голову. Механический звук, напоминавший прежде всего о детстве, потому что я жил вблизи Южного вокзала, к голосам паровозных гудков привык с пеленок. Потом их стало меньше, а теперь там носятся быстрые электровозы.
Через час мы вышли на просеку. Посреди просеки тянулась невысокая насыпь, поверх которой было уложено железнодорожное полотно. По краям насыпи, как и положено, тянулись глубокие канавы для отвода воды во время дождей.
Не веря глазам, я опередил Тверда, взбежал по насыпи. Настоящие шпалы, старые и промасленные, рельсы прижаты накладками, те прибиты гостовскими костылями. Рельсы тоже привычной формы. Похоже, ширина колеи тоже уложится в наш ГОСТ!
– Нам влево, – сказал Тверд буднично, догоняя меня ровным шагом. – Там корчма, где собирается народ. Там же останавливается потяг.
– Ты знал об этой дороге? – спросил я потрясенно.
Он удивился:
– А кто не знает? На войну с хазарами как ехать? Пехом месяц топать! А тут раз-два, и целое войско перебрасывается из воеводства в воеводство! По этой дороге ехал на войну с печенегами, с аварами. Потом от ушкуйников боронил, норовили рельсы растащить. По этой же линии возвращался, когда кончилась великая война с Карфагеном.
– Вы воевали с Карфагеном? – удивился я.
Тверд засмеялся, показал желтые крепкие зубы:
– Мы?.. Киевская держава от Карфагена далековато, нам делить нечего. Но вот у Рима руки загребущие, а мы – союзники. Нет-нет, настоящие союзники,
Просека была прямая как стрела. Похоже, римские инженеры поработали. Или местные умельцы по римским чертежам. Немножко чужим веет от железной дороги: наши розмыслы, так в старину звали инженеров, построили бы более красочную. Наша дорога взбегала бы на холмы, ныряла в низины, петляла по красивым местам. Здесь же холодный расчет гаек и железа, холмы срыты, дорога спрямлена для экономии времени и топлива!
Рельсы привели к станции. Это было деревянное строение. Перрона нет, но на утоптанной земле множество широких лавок, на которых сидят и лежат люди. Под навесом тоже стояли лавки. Здесь чище, лавки с резными спинками. Чуть дальше виднелась харчевня, тоже разделенная на две, даже на три части. В самой просторной части толпились люди, оттуда несло брагой, перепревшей кашей, во втором отделении шумно пировали заморскими винами княжьи дружинники, за отдельным столом чинно веселились хмельным медом купцы. Третье отделение оставалось пустым. Кто там смеет находиться, я спросить не решился.
Мы с Твердом сели на горку шпал. Тверд развязал узелок, сунул мне ломоть ржаного хлеба и кусок жареного мяса. В молчании мы подкрепили силы. Я посматривал по сторонам, запечатлевая в памяти особенности одежды, поведения, обрывки разговоров. Пожалуй, я поспешил, решив, что меня забросили на тысячи лет назад.
Перекрывая все звуки, донесся оглушительный свисток приближающегося поезда. Вскоре он вынырнул из-за деревьев, и я чуть не ахнул, увидев огромный мощный паровоз. Не толстячка моего детства, а паровоз сегодняшнего дня, каким он был бы, если бы не уступил дорогу электровозам. Вагоны отличались меньше, разве что бросалось в глаза разделение на четыре группы: шикарный вагон, три чуть попроще, пять обычных, остальные те, которые у нас называли «телятниками». Во время войны, когда вагонов не хватало, в таких отправляли на фронт солдат.
Когда поезд, называемый здесь потягом, остановился, первыми со ступеней спрыгнули, гремя доспехами, крепкие воины с мечами наголо. Народ галдел, рвался в вагоны, но с бравыми проводниками держался почтительно.
Мы заспешили к своему вагону. Стоянка, предупредил Тверд, очень короткая. Из вагонов уже выбирались пассажиры, тащили вещи. Возле каждого вагона напряженно бдили двое проводников – один с мечом наголо, второй взимал плату.
Наш вагон оказался «телятником». Подорожная, объяснил Тверд, не высокого ранга, только и того, что дает бесплатный проезд, прокорм по низшему разряду и две постели на чердаке.
Проводник хмуро повертел подорожную, спросил подозрительно:
– По какому делу?
– По важному, – огрызнулся Тверд, теряя терпение, настолько часто нам задавали этот вопрос.
– Гм… ладно. Вагоны полны ратниками. Солдатня, чего с них возьмешь? Едут на войну, не все вернутся. Потому куражатся, никого не страшатся. По дороге разносят все на станциях. На прошлой станции растащили винный склад, теперь немного угомонились. Надолго ли?
Тверд просветлел, засуетился:
– Так что же мы стоим?.. Это же хорошо, что ратники! Я соскучился, давно не общался с настоящими парнями. И вино, надеюсь, не все вылакали.