Далеко ли до Сайгатки?
Шрифт:
Пегий у Спиридона — конёк спокойный, не то что Боярыня у Веры Аркадьевны, хотя та и бегает за хозяйкой по свисту вроде собачонки. Варя вспомнила Муху, щенков. Как-то они там, в Овражках? И мама с Наташей, Вадимка… Вот бы всех сюда!..
У Спирьки тоже пёс, помесь песца с собакой. Ну, этот строгий, не как Муха, и кличкой — Угрюм. Весной Угрюм ходил с дядей Борисом Матвеевичем и с Толей на охоту. Сейчас, опустив голову, Угрюм шагает за таратайкой и не глядит по сторонам и не помахивает хвостом. Спиря сидит на перекладине, Ганя рядом считает мешочки с пробами.
Гу-ук!
Из чащи неожиданно выпорхнул серый крыластый филин. Низко перелетел дорогу, чуть не ударился о ствол сосны.
— А, пралик тебя расшиби! — крикнул Спирька и взмахнул вожжой.
Пегий дёрнул таратайку. Варя повалилась в плетёнке и завизжала от удовольствия.
Возвращались из лаборатории уже к вечеру.
В плетёнке подпрыгивал обложенный соломой бочонок с керосином — получили в МТС, как велел дядя. Варя, Ганька и Спиридон сидели в плетёнке, разомлевшие от солнца.
Ещё издали увидели: на светлом вечернем небе, как на бумаге, три силуэта — Борис Матвеевич, Вера Аркадьевна и Толя стоят у шурфа. Вера Аркадьевна сейчас совсем как дядя — в сапогах, комбинезоне, перетянутом ремнём, только фуражка козырьком назад. Толя, длинноногий, как журавль, объясняет что-то. А вон и Маша, верхом на Боярыне, без седла, выезжает на заросшую повиликой межу, и кажется, Маша не едет, а плывёт по ярко-зелёному морю.
— Н-но, лешая! — грохочет она.
— Варя, купаться айда! — пищит спрыгнувшая Ганька.
Тут же за шурфами круглым глядельцем поблёскивает разлившийся из ручья бочаг. Кто это сидит на берегу? В треуголке из газеты, с удочкой в руке.
Ольга Васильевна, закинув ногу на ногу, забрасывает поплавок и, приложив руку к глазам, смотрит на подбегающую Варю.
— Варвара, добегаешься ты до солнечного удара.
— Не добегаюсь. Ой, бабушка, купаться скорей!
— Остынь прежде.
— Ой, бабушка, некогда!
Вода в бочаге закипела. Ганька, скинув платье, сажёнками поплыла по кругу. Варя разделась — и за ней. Ольга Васильевна выдернула поплавок.
— С вами наловишь! Рыбу мне всю распугали.
— А всё одно рыбе спать время, — крикнула Ганя и окатила Варю разноцветными брызгами. — Ольга Васильевна, с нами купаться айдате! Славно!
Потом все собрались у большого, разложенного среди поля костра. Звёзды, крупные, как бусины, высыпали на небе. Звенят и переливаются в овсах кузнечики. Иногда скользнёт над головой быстрая тень — летучая мышь.
Спирька с Толей натаскали с опушки хворосту. Он разгорелся дружно, жёлто-красное пламя искрами тянется к небу. Над костром подвешен котелок, в нём булькает вода. Ольга Васильевна наловила-таки за день несколько лещиков, к ужину будет уха.
— Спиридо-он, Анатолий Иванович! — кричит в поле Маша.
От тёмной опушки отделился кто-то большой и чёрный. Варя испугалась, потом вскочила и побежала навстречу. Это Спирькин отец, дядя Кирилл, тот самый, который разъяснял Варе в день приезда дорогу к разведчикам. Тогда, на чердаке в Овражках, рассказывая о Сайгатке, бабушка называла его «белоголовым Кирилкой».
— Час добрый, — говорит он степенно. (Видно, у отца перенял Спирька такой же говор.)
В руках у дяди Кирилла запотевший жбанчик.
— С бурильщиками просекой едем, глядим — огонёк. Не иначе, как вы. Дай, думаю, заверну. — Он ставит у ног Ольги Васильевны жбанчик. — Браги медовой гостям московским от наших колхозников, — и кланяется, а отсветы огня пляшут по загорелому лицу.
Бабушка кланяется тоже и так же степенно отвечает:
— Очень благодарны.
— Ужинать с нами садитесь, Кирилл Афанасьевич, — говорит Борис Матвеевич. — Ушицы свежей. Чем бы бражку откупорить?
— Дядя, вот ножик! — Варя протягивает ему кожаный чехол.
Пахнущий мёдом железный ковшик по очереди обходит всех сидящих у костра.
— Ганька, мне тоже пить? — громким шёпотом спрашивает подружку Варя.
— А пей! — фыркает та.
Варя хлебнула. В голову сразу ударил сладкий туман, закачался костёр…
— Варвара, довольно!
— Что, вкусно? Брага наша — такой в городе не сыщешь… — захохотал дядя Кирилл.
А Вера Аркадьевна с Машей уже разливали уху в миски, и Спиря торжественно подносил их, вкладывая в каждую деревянную расписную ложку.
…Большущая луна вылезла из-за лиственницы.
Костёр догорал, за ним, в темноте, всхрапывали и переступали ногами лошади.
Варя и Ганька взялись за руки и побежали в поле. Ноги не слушались, и было ужасно весело.
Трам-там-там,Выходите все!Трам-там-там,Едемте домой,В Сайгатку, Сайгатку,Сайгаточку!.. —пела Варя, а за ней и Ганя.
— Домой, домой! Вы где, разведчицы? — прокричал от костра Борис Матвеевич.
Ганька прыснула. Они с Варей схватились за руки и попрыгали около тёмного молчаливого Пегого, около светлой Боярыни. К ним от костра через навороченные пласты земли шла Маша с пучком белой пушистой травы в руке. За ней вышагивал длинными ногами Толя. В темноте казалось, его клетчатая ковбойка движется на ходулях.
— Разведчицы, домой! — звал Толя.
Боярыня фыркнула, пошевелила ушами и заржала. Толя откинул голову и тонко, совсем как настоящий жеребёнок, ответил ей: «И-го-го!» Боярыня повторила ласково, зовуще: «И-го-го…»