Далекое будущее Вселенной Эсхатология в космической перспективе
Шрифт:
Его философская мысль вдохновлялась как новейшими научными открытиями, так и теориями былых времен. «Мода» в философии, начиная с 1930–х годов, сменялась несколько раз: «логические позитивисты», объявившие осмысленными только описательные и аналитические суждения (принцип, опровергающий сам себя), не придавали значения беспокойству Степлдона о реальности времени, взаимоотношениях сознания и мозга, природе духовной зрелости. Современные философы вернулись к этим древним проблемам, которые, по словам Степлдона ([21], с. 283), будут волновать человечество и в последние дни его существования, так что нам есть чему у него поучиться. Поучительным примером для нынешних мыслителей может стать глупость Четырех Великих Умов, «по своему произволу и для собственного развлечения решавших древние проблемы добра и зла, сознания и его предмета, единства и множества, истины и заблуждения» ([21], с. 213) без малейшего проблеска подлинной духовности. Опасность в том, что они также могут пренебречь теми писаниями, из которых черпал наставления сам Степлдон, великими греческими философами, в особенности Платоном, стоиками, скептиками и Плотином. Для Плотина, последнего из великих греческих философов, говоря словами Армстронга, «философское рассуждение и размышление — не просто средства решения интеллектуальных проблем (хотя они играют эту роль и должны ее играть). В них кроется магия, ведущая к освобождению души» [3]. Многие замечания, разбросанные там и сям в книгах Степлдона, явно восходят к многовековым философским дискуссиям: замечания о природе времени, о возможности существования мира, состоящего из одних лишь звуков, о природе сознания и его связи с физической реальностью. Все эти рассуждения никогда не становятся для него чисто техническими.
Теории, теории, мириады и мириады теорий вихрились вокруг меня осенними листьями, словно подхваченная ураганом продукция какой-то
Однако, хотя академические публикации Степлдона не столь эфемерны, как полагают некоторые [207] , наиболее известен его роман «Последние и первые люди» [21] — «история» следующих нескольких миллионов лет, неточность которой относительно ближайшего будущего отнюдь ее не портит. Британия не ввязалась в разрушительную войну с Францией, а китайцы больше не носят косичек. Но, возможно, мы в самом деле живем в эпоху, когда вместе с техническим совершенством мир постепенно погружается в вульгарное ханжество — религиозность, усматривающую свои святыни в богатстве и технократическом прогрессе. И даже если это окажется неверно, стоит все-таки запомнить основную посылку этой саги, столь отличную от страстных надежд и безумного отчаяния Уэллса: хотя наши взгляды могут меняться вместе с биологическими и историческими обстоятельствами, Истина стоит выше всего этого и неизменно остается предметом наших стремлений.
207
См. особ.: «Философия и жизнь» [26].
Порой, кажется, Степлдон пытается убедить нас, что все юридические и метафизические системы основаны на материальных потребностях своего времени. Например, Святая Империя Музыки, на протяжении тысячелетия властвовавшая над Третьими Людьми, якобы основана на идее, что «всякий человек есть мелодия, требующая своего завершения в великой музыкальной теме общества»; однако на самом деле ее власть связана с биологическими особенностями этого вида ([21], с.199). Однако он не останавливается на самоотрицающей мысли о невозможности бегства от относительности. «Необходимо было, чтобы какое-то время человек надменно, но нетвердо простоял на собственных ногах — и вновь открыл бы, в крови и в слезах, собственную слабость, ограниченность, невозможность спасти себя без страсти, рожденной созерцанием чего-то такого, что в самом глубоком смысле стоит выше него» [33]. Сама Истина показывает нам, что мы не скованы пределами своего времени и вида (ибо, если бы было так, мы не смогли бы достичь истины).
В конце жизни Степлдон участвовал (быть может, напрасно) в организованной Советским Союзом конференции работников науки и культуры за мир во всем мире и декларировал приверженность умеренно социалистическим взглядам Он не был одиночкой. Огромное множество мыслителей 1930–х годов считали необходимым, несмотря ни на что, твердить о несправедливости и бедствиях, созданных старым режимом, и видели в революционерах–марксистах наиболее активных и бесстрашных провозвестников нового порядка. Не меньшее число мыслителей полагало, что вот–вот — и у нас в руках окажется единая и полная теория жизни, вселенной и вообще всего на свете. Едва это случится, ничто на свете более не сможет нас удивить и не будет нужды бояться, что в какой-то момент наши желания окажутся не соответствующими возможностям. Знание — сила: полное понимание всего увеличит нашу силу до бесконечности, позволив изменить если не мир, то, как минимум, самих себя и тех, кто нас окружает, чтобы больше не питать неисполнимых желаний. Стоит истребить из человечества индивидуализм и предрассудки — и все начнут в едином порыве стремиться к общему благу. «Они готовились взять на себя ответственность за человечество, превратить планету в единое хорошо организованное поместье, переориентировать человеческую природу. Но какой мир могли создать они — ученые, чье знание заключалось в одних лишь цифрах?» (Степлдон [21], с. 571). Даже самые разумные и достойные авторы того времени позволяли себе мысли, от которых теперь кровь стынет в жилах:
Задача, стоящая перед биологией, психологией и медициной, — не просто победить научными методами болезни и феномены контр–эволюции (бесплодие и физическое вырождение), подрывающие рост ноосферы, но и создать различными средствами (селекция, контроль за размножением, использование гормонов, гигиена и т. п.) высший человеческий тип… Какую позицию должен занять наиболее развитой сектор человечества по отношению к статичным, решительно неспособным к прогрессу этническим группам? (Тейяр де Шарден, написано в 1937 г.) [208] .
208
Цитирую по Спейту [20].
Или припомним утопию Холдейна о будущей эволюции, которая избавит человеческий род от таких пустых сантиментов, как влечение, «личные предпочтения при выборе полового партнера» и жалость («нежелательное чувство, возникающее при виде страданий других индивидов») [9]. Подобным же образом и Степлдон включает в свои фантазии о будущем учение о высшем человечестве, этика которого кажется нам ужасной. Его утопические исследователи постоянно экспериментируют над детьми, уничтожают «неприспособленных» и считают себя провозвестниками великого рассвета, после которого «высшие» смогут делать с «низшими» все, что пожелают. Читатели порой этого не замечают. Например, одно из удивительнейших суждений Брайана Олдисса — его описание «Странного Джона» [23]: «прекрасная сказка о супермене», «веселая и светлая» [209] . Джон — серийный убийца, люди для него ничем не лучше червяков или подопытных кроликов; он протестует против тоталитарного варварства только потому, что оно не дает возможностей для беспрепятственного существования Высшего Человека. Вместе со своими товарищами он заканчивает массовым самоубийством, лишь бы не сотрудничать с обычными людьми, которых они презирают как «низший вид». Они — «аристократы» в осуждаемом Степлдоном смысле, хотя он и признает ценность интеллектуальной аристократии ([27], с. 98).
209
Олдисс [1], также у Олдисса [2]: «Странный Джон» — прекрасный вклад в тему, которой обычно не везет, тему «маленького супермена»».
Дело в том, что в «научный социализм» Степлдон на самом деле не верил. Он посещал конференции по борьбе за мир не для того, чтобы «стать хоть какой-то фигурой в мире, внимание которого он не смог привлечь» [210] . «Во избежание кровавой религиозной вражды для каждой стороны жизненно важно приложить серьезные усилия, чтобы понять важнейшие ценности другого и взглянуть на себя его глазами» [211] и, следовательно, научиться смирению. «Марксисты самого худшего сорта… создают революции дурную репутацию. Есть основания бояться, что, оказавшись у власти, они будут жестоки и безжалостны к своим противникам» [212] . Будущее открывает нам тоталитарное правление, разрушительные войны — и новый тип человеческого мира, основанный на личной любви и стремлении к гуманности. Евгенисты, чересчур популярные в 1930–е годы, воображают, что смогут вывести «лучший» сорт человечества; однако все их эксперименты, изображенные Степлдоном, кончаются катастрофой. Что развивать: ловкость рук, музыкальную чувствительность, способность жить в гармонии с природой или Большие Мозги («огромные шишки, полные любознательности, с ловкими руками в придачу») [213] ,или способность к экстатическим полетам (все эти идеалы и некоторые другие рассматриваются в «Последних и первых людях»)? Иные варианты будущего описаны, например, в «Тьме и свете» [214] Но даже в лучшем будущем высшие существа Степлдона, его самозваные сверхчеловеки неизбежно конфликтуют с окружающей их реальностью, не поддающейся ни полному пониманию, ни полному контролю. У самого конца космической эволюции, достигнув Создателя Звезд, творящего и поддерживающего миры, они обнаруживают, что не приблизились к Нему ни на шаг. По словам Лейбница, еще одного философа с дарованием фантаста (увы, почти не воплощенным в жизнь), «не существует столь высокого Духа, над коим не было бы еще бесчисленного множества высших, чем он. Однако хоть мы и стоим намного ниже столь многих разумных существ, но не имеем над собой видимых господ на сей планете, где первенство наше неоспоримо» [12]. Степлдон предпочел изобразить существ, оспаривающих наше первенство, лишь для того, чтобы обнаружить себя в бесконечном отдалении от Единого. Бесконечность — это не Очень Большое Число, и Странный Джон, несмотря на все ядовитые хвалы рассказчика, не ближе к Истине, чем мы. Когда Последние
210
Как предполагает Олдисс в [2], с. 1008. Хорошо задокументировано, что Степлдон привлекал не меньше внимания, чем Олдос и Джулиан Хаксли, Джоуд или Лоуренс; см., напр., Коутса [4].
211
Речь на Нью–Йоркской конференции 1949 года: цитирую по Фидлеру [8], с. 24. Попытка Фидлера провести психоанализ Степлдона представляется мне совершенно неубедительной: на мой взгляд, в том, что наше понимание истины обусловлено нашим духовным состоянием, Степлдон был совершенно прав.
212
Степлдон [26], с. 38. Очевидно, Степлдон не вполне понимал, что свою жестокость и бесчувственность они ужедоказали.
213
Степлдон [21], с. 212. Согласно описанию Степлдона, эти существа лишены всех естественных инстинктов, кроме любознательности и стремления к действию: они взаимодействуют с изучаемыми объектами с помощью «очень точной бихевиористической психологии», однако без малейшего внутреннего понимания.
214
Степлдон [28]. Лучшее будущее осуществляют тибетские миссионеры, худшее — романтические садомазохисты.
215
Сравните «Последние люди в Лондоне» [22], с. 343. и Маккарти [18], с. 32 — книга намного лучше фидлеровской. См. также Степлдон [24], с. 204, где величайшие галактические умы наблюдают за развитием и падением цивилизаций, «как мы могли бы смотреть в горное озеро, у дна которого примитивные создания с наивной драматичностью повторяют уроки, выученные их предками много эпох назад».
Но, хотя наши миры и малы, и затеряны в пространстве и времени, то, как мы в них живем, не безразлично. Следует проводить различие между разными типами обществ, пониманием целого, образами Духа. Из того, что наше мышление не в силах охватить Истину, Степлдон не делает вывода, что спорящим нечеговозразить друг другу. «Когда беспристрастная наука становится на сторону плоской материалистической метафизики и начинает отрицать добро, зло и все высшие ступени человеческого опыта — она делает первый шаг к социальной катастрофе» (Степлдон [26], с. 85). И снова: «Если образ мысли Черчилля, со всеми его недостатками, не более развит или не менее извращен, чем образ мысли Гитлера, это лишает смысла не только нынешнюю войну [1939–1945]; оказывается, что вся борьба между солнцем и мраком, шедшая в каждом человеческом сознании на протяжении бесчисленных столетий, основана на иллюзии» [30]. Часто он воображает себе будущее как арену борьбы между двумя типами обществ: признающим ценность и особые способности индивида — и их отрицающим. «Правильное» общество — то, в котором люди остаются индивидами, даже ощущая себя членами единого целого. Дух, пробуждающийся последовательно в одном смертном человеке, затем — в экипаже бомбардировщика, народе и человечестве (рассказ «От смерти — в жизнь» [31]), рождается из реального общения, неподдельной близости и дружбы. «Наше время склонно отвергать истинную социальность в пользу более примитивного ее типа, основанного на чисто животной стадности, где доминирующим мотивом становится не взаимное уважение, а желание, с одной стороны, подчиняться поведению группы и с другой — навязывать подчинение» (Степлдон [26], с. 88). Чисто силовые, авторитарные сообщества, вроде тех, что объединяет людей против марсианских захватчиков, или безумные империи (в «Последних и первых людях» или «Создателе звезд») не оставляют места для личной любви, поскольку, как надеялся Холдейн, в них исчезает индивидуальность. Степлдон постоянно обращался к «маленькому сияющему атому общности» [216] — своему браку с Агнесс- и не мог принять систему, отрицающую ценность таких отношений. Читатель ошибся бы, предположив, что «здесь и сейчас» для него уже не важно. Более полно и точно, пожалуй, выражен степлдоновский взгляд на мир в цикле романов Дорис Лессинг «Канопус в Аргосе» [217] .
216
Степлдон [24], с. 333; см. также Кроссли [5].
217
См.: Дорис Лессинг «Архивы: колонизованная планета 5, Шикаста» [13], третий роман цикла. В «Экспериментах Сириуса» описывается типичная «безумная империя»; в четвертом романе, «Назначение посланца на планету 8», точно воспроизводится характерный для Степлдона образ победы духа накануне гибели мира.
Однако далеко не все прозрачно в мировоззрении Степлдона; эту неясность можно рассмотреть на примере одной его сравнительно малоизвестной притчи «Живые огни» [32], в которой мы встречаемся со многими волновавшими его заботами и характерными ироническими поворотами. Патрик Маккарти верно отмечает, что «как пример интеллектуальной и тщательно отмеренной иронии, среди книг Степлдона «Живые огни» не знают себе равных» ([18], с. 115). Придирчивый критик по имени Тос представляет и комментирует рассказ мыслителя–эрудита Касса. Проведя многие годы в стремлении увидеть и понять вещи «изнутри», телепатическими и мистическими методами, Касс вдруг обнаруживает, что с ним вступает в контакт живое пламя, заключенное в камешке, подобранном на холодном, занесенном снегом поле. Выясняется, что эти существа, своего рода саламандры, родились в тропосфере солнца, однако еще до создания планет были приговорены к холодному, полумертвому существованию на твердой земле. Последняя мировая война с ее рукотворными пожарами вывела их из спячки в воздушной пыли [218] , и теперь они хотят вступить с нами в симбиотический союз: мы создаем им пригодные для жизни условия, а они обеспечивают нас психической уравновешенностью и чувством общности, которого нам так не хватает. Тема такого симбиотического сосуществования часто возникает в книгах Степлдона. Если мы не согласимся, живые огни вызовут ядерный спазм:
218
Быть может, отражение идеи Лейбница, полагавшего, что всякое одушевленное существо вечно существовало в зародыше, пока не было случайно пробуждено к сознательной жизни.
И тогда, когда вся планета превратится в огромную атомную бомбу и пылающие континенты взлетят в космос — тогда-то мы хоть на краткий миг насладимся жизнью, подобной нашему золотому солнечному веку» ([32], с. 61).
Касс уже готов согласиться стать посланцем живых огней, когда обнаруживает, что они сознательно разрушили его брак (что привело к самоубийству его жены), дабы он, свободный и ничем не стесненный, наилучшим образом служил их целям (герой–нептунианец из «Последних людей в Лондоне» поступает со своей жертвой так же, пусть и не столь жестоко, и автор его за это не осуждает) [219] . Касс решает, что это доказывает злую волю живых огней, уничтожает своего собеседника с помощью стакана холодной воды (при медленном охлаждении живые огни превращаются в пыль, способную к возрождению, но при быстром погибают навсегда) и решает предупредить человечество о нависшей над ним смертельной угрозе. Вскоре он оказывается в психиатрической лечебнице, где живые огни вновь выходят с ним на связь и снова убеждают в чистоте своих намерений. Тем временем, однако, их собратья, оставшиеся на солнце, открывают (обычный мотив у Степлдона), что реальность «полностью чужда духу и совершенно равнодушна к священнейшим ценностям пробужденных умов космоса» [220] , и вступают в отчаянную религиозную войну, в которой гибнет изначальный благочестивый агностицизм живых огней. Касс, теперь обращенный в типично степлдоновское мировоззрение, подвергается угрозам живых огней, в свою очередь, обращенных в воинствующий теизм. В конце книги он гибнет в огне — жертва убийства или, как полагает Тос, собственных безумных стремлений.
219
Герой Степлдона дает «ментальной вивисекции» ([21], с. 391), которую он производит над Полом, типично напыщенное оправдание: речь идет о процедуре, необходимой для достижения возвышенной и величественной задачи, с которой Пол «в лучшие свои минуты» согласился бы сам. Постепенно нептунианец Степлдона (а затем — космический дух) понимает, что сам подвергается такой же пытке.
220
Степлдон [32], с. 79. Такое же «открытие» описывается в «Тьме и свете» [28], где мы — не более чем снежинки под ногами борющихся титанов.