Далекое и близкое, старое и новое
Шрифт:
7 сентября 1916 года (так в тексте – Ред.) был бой у деревни Корытница. Армией командовал будущий Войсковой атаман Донского войска генерал Каледин. К этому бою мы тщательно готовились. Несколько раз приезжали ночью на место будущего боя, изучали местность и все подходы к неприятельской позиции. У противника было больше десяти линий окопов с колючей проволокой, и там у него были сосредоточены большие силы. Каждый наш офицер имел фотографический снимок этих окопов с аэроплана.
Начался бой – ужасный бой. Не было места, где бы не разрывались неприятельские снаряды тяжелой артиллерии. Я оставил полк в лесу и проехал вперед на наблюдательный пост у опушки леса. Поле было похоже на огромный кипящий котел, в котором везде выскакивают бульбушки-разрывы.
На этом наблюдательном пункте был и командир корпуса, и начальник дивизии. Вдруг комкор генерал Вельяшев говорит мне: «Идите с полком в атаку на неприятельские окопы». – «Мы же все равно не сможем перепрыгнуть эти 10 окопов с проволочным заграждением». – «Все равно, идите в атаку». – «Если вам нужны потери, я пойду не со всем полком, а возьму с собой человек сто охотников». – «Нет, идите со всем полком». – «Слушаю-с». Я подошел к начальнику дивизии и сказал: «Иду с полком в атаку на эти окопы – приказал командир корпуса». – «Да что он, с ума сошел? Я пойду с ним поговорю».
Я приехал к полку, сообщил им об атаке, и мы разомкнутыми рядами, чтобы меньше было потерь, поскакали на окопы. Я с полковым адъютантом Черкесом и 12 ординарцами, по два от каждой сотни, был, конечно, впереди и от волнения ушел шагов на сто вперед от полка. Мы уже перепрыгнули несколько окопов, и немцы из них бежали. На секунду мы приостановились над ходом сообщения – дорога, по которой немцы подвозили снаряды и провизию на камионах [45] , через которую и лошадь не могла перепрыгнуть. А тяжелые снаряды ложились вокруг нас шагов на двадцать, на десять. Один снаряд попал прямо в нас, и мы все, вместе с лошадьми, упали. <...> Наблюдательный пункт сообщил, что командир Казачьего полка убит. Когда я очнулся, увидел рядом с собой сидящую по-собачьи лошадь с перебитыми задними ногами. С другой стороны стонет мой денщик Киреев – ему совсем не надо было идти в атаку, и я не заметил, как он присоединился к нам. Он жалобно стонет: «Простите, умираю». Я его стал ободрять: «Выживешь, еще повоюем». Адъютант Черкесов скатился в окоп и кричит, чтобы и я скорей лез в окоп, где все-таки какое-то укрытие.
45
Камион – грузовой автомобиль, грузовик, фура. От фр. camion. (Примеч. ред.)
С нашим падением полк остановился в 150 метрах от нас, и только человек десять прискакали подобрать убитых и раненых. В результате все 12 ординарцев были убиты. Денщик Киреев через две недели скончался в госпитале. В живых остались только я, мой адъютант Черкесов и моя лошадь. У меня контузия в голову, выскочила барабанная перепонка левого уха, и я оглох, да еще и ослеп на левый глаз, у меня оказалась рана в левом боку и пробоина в седле на передней луке. Но я никуда не эвакуировался и остался в строю. После этой катастрофы лошадь мою, которая, очнувшись, вскочила, отвели к полку, а я дошел туда пешком. Приехали командир корпуса и начальник дивизии, сели на землю у бугорка и сидим, а неприятельские снаряды рвутся вокруг нас. Я говорю: «Что же мы сидим бесцельно под обстрелом, хоть лошадей надо подальше отвести». А все время поступают слова донесения: убито две лошади, ранено три казака и тому подобное. И только отвели мою лошадь, которую вестовой держал в двух шагах от меня сидя, как снаряд упал прямо в то место, где стояла моя лошадь, но, редкое исключение, не разорвался, а зарылся в землю. Если бы разорвался, и меня бы не было, и другие пострадали бы. Наконец командир корпуса приказал возвращаться в лес. Эта атака, кроме вреда, ничего не дала. Перебило много людей и лошадей, помешали нашей артиллерии стрелять, и, когда мы возвращались мимо <...> артиллерийских позиций, они нас справедливо выругали.
Но с каким комфортом мы воевали! Как только мы вошли в лес, там был разбит стол, покрытый белой скатертью, поставлены приборы, как в собраниях в мирное время, и обед из трех блюд с вином. Я пригласил к обеду офицеров лейб-казаков, которые тоже были в лесу, – пришли несколько человек. Но замечательно было то, что никто, ни одним словом, не упрекнул командира корпуса за его непонятное распоряжение. Были у нас на войне такие начальники, которые подвигом считали не достигнутые результаты, а большие потери, а подвиги без потерь для них не подвиги. Мне-то распоряжение Вельяшева понятно, но не хочется об этом писать.
Один раз меня отпустили в Петербург на три дня. Надо было до станции железной дороги проехать поздно вечером десять верст. Ямщик оказался очень словоохотлив: «А у нас в деревне стояли казаки». – «Да ну?» – «Да, стояли, и я их видел, как вас сейчас». Он не подозревал, что и сейчас разговаривает с казаком. «Когда нам сообщили, что в нашу деревню придут казаки – вся деревня скрылась в лес – в хатах остались только старики и больные. Но среди наших тоже есть отчаянные. Дня через два несколько парней пошли в деревню посмотреть, что там делается. Возвратившись в лес, говорят: «Да они ничего, как и все люди, и за взятое хорошо платят». Пошли и другие, и еще дня через два все возвратились по своим хатам. Целый месяц стояли у нас казаки, и, когда уходили, все жалели, а бабы-девки навзрыд плакали».
В октябре я сидел со своим полком в окопах. Окопы противника в некоторых местах были от наших в 20 шагах – слышна была немецкая речь. Обстреливали нас минометами с удушливыми газами. Все мы надели маски и положили солому на бруствер, чтобы зажечь ее, если пустят волну удушливых газов. Иногда можно было видеть снаряд миномета, летящий по воздуху, и тогда казаки, забывая опасность, выскакивали со словами: «Гляди, гляди, летит».
Начдив по телефону сообщил мне: «Сейчас прибыла из Петрограда рота самокатчиков, посылаю ее вам на усиление – чистенькие, великолепно одеты, вам они понравятся». Явился ко мне поручик – командир самокатной роты, и я указал ему место в окопах между казаками. Через некоторое время немцы открыли по нас ураганный огонь, как всегда перед наступлением. Ждем, чтобы сразиться врукопашную. В это время приходит ко мне командир самокатной роты и докладывает: «Самокатчики все убиты». – «Не может быть, чтобы все трупы и в окопах?» – «Нет, трупов я не видел». В это время приходит казак и говорит: «Ваше высокоблагородие, уряднику Иванкову снарядом голову оторвало». – «Ну что же делать, Царство Небесное, хороший был урядник». – «Так, Ваше высокоблагородие, голову никак не можем найти, вылезли из окопов, везде лазили, искали и не нашли». – «Напрасно вылезали из окопов, и еще кого-либо могло убить». – «Так как же хоронить без головы?» – «Ничего, похороним и без головы». – «Иванков высунулся посмотреть, идут на нас немцы или еще нет, а ему голову и снесло». Самокатный поручик с ужасом смотрел на этого казака.
Наконец ураганный огонь прекратился. Самокатный поручик пошел разыскивать своих самокатчиков – нашлись все, никто не ранен, все здоровы, но не обстреляны, не выдержали артиллерийского ада и разбежались.
Когда стемнело, начальник дивизии, по телефону, приказал со всем полком идти к коноводам, чтобы завтра утром отправиться походом в Румынию. С радостью мы оставили эти окопы и передали их подошедшей пехоте.
Глава 8
РУМЫНСКИЙ ФРОНТ
В составе 5-го Конного корпуса мы, делая в сутки по 50 – 60 верст, без всяких дневок, из-под Луцкого района прибыли 19 октября в Румынию. Странно было видеть в Румынии мирную жизнь, не тронутую войной, стада пасущихся гусей и другой птицы, которую нам очень дешево продавали. Но за несколько дней или, вернее, ночей по Румынии не было, кажется, ни одного казака, которого бы не обворовали румыны. Все кражи бывали обнаружены, воров избивали, но никто из них не жаловался.
Выйдя из одной деревни, вестовые и денщик обнаружили, что из моей двуколки пропали мои вьюки. Они просили вернуться и найти их. «Найдите, только не бейте воров, все равно их не исправите, такой народ». Вскоре они догнали нас и сообщили, что вьюки нашли в доме на полатях, заваленные хламом и досками. «Били воров?» – «Никак нет». А потом мне Клевцов сказал по секрету, что избили их вдребезги.
В одной деревне в каждом дворе были бочки с вином. Конечно, все перепились, напилась и одна лошадь. Она отвязалась, пила прямо из бочки и опьянела.
С пьянством надо было бороться. Помню, еще в России полк наш проходил мимо одного завода, в котором было много вина. Пехотный начальник, чтобы не было пьянства, приказал разбить бочки и выпустить вино на землю. По канаве, сбоку шоссейной дороги, лилась река вина. Солдаты ложились на землю, пили прямо из канавы и, опьяневшие, так и оставались спать у канавы.