Дальний берег Нила
Шрифт:
Дорога в Швейцарию проходила по живописным местам, и настроение у Доминик постепенно улучшалось. Доктор Базиль Вальме как всегда нашел время проводить ее до небольшого курорта в горах, куда Доминик пригласил старинный приятель мужа господин Бирн-баум. Поправить здоровье и отвлечься от тяжелого потрясения в связи с кончиной полковника. Доминик потеряла не мужа, а скорее отца. Коко всегда относился к ней как к дочери, но, как ни странно, ей было одинаково больно вспоминать гибель Пюка, отъезд Нила и смерть мужа. Она стыдила в душе себя за такой цинизм чувств, но сделать ничего не могла.
Жак запил и неделю не показывался, потом попросил отпуск на два месяца и как-то перед самым отъездом, когда пришел прощаться, странно намекнул, что знает, кто наделал столько горя, но сам будет его судить по законам той войны, на которой они вместе с Николя пережили страшные времена. Доминик понимала, что тягаться с полицией Жак не сможет и только потеряет время и силы, но не попыталась его отговорить. Жак очень любил своего военного друга, и отомстить за его смерть – для него святое.
Самолет оторвался от земли, и несколько минут напряженная тишина царила во всех салонах, но, как только бортпроводницы, очаровательно улыбаясь, засновали по проходам, напряжение спало, и пассажиры занялись своими невинными делами.
Сесиль ни разу не коснулась темы Доминик, даже имени ее не произнесла. Поначалу это действовало на нервы, но она так закрутила мужа хлопотами по сбору вещей и покупке подарков, что Нил успокоился: похоже, она попросту ничего не заметила. Нилу все документы были выданы без проблем. Его не смутил статус сопровождающего лица при ученой жене.
Все, что так стремительно произошло в последние дни, было ему на руку. Теперь полиция будет гоняться за Маню, Асуров будет долго его ждать, а ждать нечего. Объект их интересов умер, документы исчезли, сам он в законной отлучке. Свидетелей его непричастности полно. Полиция не имеет на его счет ни малейших подозрений, капсула с непонятными таблицами и не более понятной буквенной абракадаброй надежно припрятана на барже у верного Фила, где никому и в голову не придет искать ее. Конечно, рано или поздно асуровцы возникнут, но когда еще… Многое переменится, и хотелось бы надеяться – в лучшую сторону.
Он отстегнул ремень безопасности, откинул спинку кресла…
Сад был запущенным, многолетние цветы росли, как им хотелось, а тропинок не имелось вообще. Все дорожки заросли так, что непонятно, существовали ли они прежде. Растущие цветы тут же осыпались, едва Нил случайно касался их. И на месте прекрасных разноцветных чашечек образовывались сухие и безжизненные стебли. Яблоню он заметил сразу, но пробраться к ней стоило большого труда. Трава была так высока, что сначала он разводил ее руками, а уж потом смотрел, куда можно ступить. Подойдя ближе, он увидел, что ствол дерева как бы расщеплен ударом молнии, но не до самого корня. Бедное дерево непонятным образом сохраняло жизнь. Под тяжестью веток одна половина наклонилась почти до самой земли; другая, проявляя какую-то необыкновенную гордость, протянула свои ветки к небу. Так выглядят благородные старухи, скрывающие свою немощность и дряхлость за гордой осанкой и элегантным костюмом. Как тяжело уже им держать голову и не согнуть усталые плечи, но неведомая сила распрямляет их, и даже что-то грозное, не принимающее жалости и соболезнований, сквозит во взгляде.
Нил погладил ствол, такой теплый, шершавый, и оглянулся в поисках какой-нибудь веревки, чтобы подтянуть опустившуюся часть ствола и, возможно, спасти дерево. Но в такой высокой траве невозможно было что-либо отыскать. Конечно, яблок на дереве уже не росло, а прежде, наверняка, они градом падали в траву и радовали птиц своей сладкой мякотью. Нил пошел дальше, но через несколько шагов обернулся, как будто его кто-то окликнул. Вокруг стояла тишина. Нил опять взглянул на дерево и среди зеленой листвы увидел красный шар. Не может быть, яблоко! Как оно могло уцелеть, а главное, почему одно? Он вернулся и легко сорвал его. Гладкая кожура холодила руку. Оно было абсолютно совершенным по форме и цвету, Нил ощутил аромат необыкновенной свежести. Старое дерево подарило перед гибелью один, последний, но такой прекрасный плод. Нилу захотелось поцеловать его, но, как только он поднес яблоко к губам, оно выскользнуло из рук и пропало в траве. Он раздвигал траву руками, так продвигаясь незаметно вперед, но его нигде не было. Неожиданно он увидел сидящую к нему спиной девушку, он окликнул ее, но она не повернулась. Он подошел совсем близко к ней и увидел свое яблоко у нее на коленях. Лицо ее закрывали волосы, но руки он успел разглядеть. Тонкие, почти прозрачные пальцы бережно баюкали красный шар. Он тронул ее за плечо, и она почти повернулась к нему…
– Вино, пиво, виски? – Над Нилом склонилось чужое лицо с бездушной кукольной улыбкой.
– Спасибо, не надо ничего.
Он знал, чьи руки держали его яблоко.
«Я лечу совсем не в ту сторону, – грустно подумал он. – Надо было затянуть ее ствол ремнем, она бы еще продержалась. Как это я не догадался…»
Нил усмехнулся своей сентиментальной глупости.
Лаборатория, в которую пригласили Сесиль, принадлежала весьма примечательному учебному заведению – университету Нью-Хейвена, своеобразному двойнику, или, если угодно, фантому всемирно известного Йейльского университета, тоже находящегося в Нью-Хейвене. Своим процветанием университет Нью-Хейвена был обязан исключительно этому соседству. Он гостеприимно распахивал свои двери всем, по каким-либо причинам пролетевшим мимо Йейля, – недобравшим баллов на обязательных тестах, недостаточно знающим английский язык, не подходящим по анкетным данным и т. д. Критерий для поступления был один – платежеспособность. Причем плата за обучение была на двадцать пять процентов выше, чем у знаменитого соседа, а всяких глупостей типа именных стипендий или льгот отличникам здесь не признавали. К тому же университету Нью-Хейвена не было надобности поддерживать свой имидж разными дорогостоящими проектами вроде международных конференций, спортивных состязаний, финансирования фундаментальных научных исследований. Однако университет имел неплохую базу для исследований прикладных и, будучи заведением небедным, привлекал специалистов со всего мира за жалованье, которое им на родине и присниться не могло, и с хорошей прибылью реализовывал полученный продукт корпоративным клиентам.
По этой схеме сюда попала и Сесиль. По поручению ректора в аэропорту их встретила доктор Роберта-Луиза Стивенсон, «ассоциативная профессорица» лет сорока, мускулистая, мужеподобная, с короткой седой стрижкой. По дороге они первым делом зарулили в «Бургер-Кинг», где за тошнотворной диетической колой и малосъедобными гамбургерами Роберта деловито, без особого рекламного пафоса выдала им основную информацию об университете. Она отсоветовала им селиться в шумном и дорогом кампусе и тут же предложила посмотреть симпатичный домик в местечке Проспект, расположенном в двадцати милях от университета и населенном преимущественно людьми, имеющими к нему отношение. При этом госпожа профессор несколько раз, якобы случайно, касалась под столом коленки Нила. Это сильно смахивало на заигрывание, в конце концов, типичная внешность активной лесбиянки могла оказаться обманчивой.
Домик, чистенький, двухэтажный, с тремя спальнями и двумя ванными, стоящий посередине обширного, поросшего стройными соснами участка, сразу же понравился Сесиль, и она распорядилась, чтобы Нил начал заносить вещи в дом. Потом они с Робертой оставили его осваиваться, а сами укатили в университет. На прощание Роберта обозвала его «Mister Mom», игриво потрепала за подбородок, чмокнула в щеку и пригласила в субботу на барбекю.
Роберта оказалась права: Сесиль включилась в работу сразу, и Нил впервые в жизни ощутил себя «Mister Mom», мужем-домохозяйкой, поскольку все заботы по дому навалились на него. Предстояло разобраться в бытовой технике, которой был напичкан дом. Нил быстро освоил посудомоечную машину, суперпылесос, галогеновую плиту, микроволновку и прочую ерунду. Сложнее оказалось с продуктами. Из всех предприятий бытового обслуживания в Проспекте имелся только салон красоты для домашних животных; до ближайшего супермаркета было шесть миль. В первый раз, «на новенького», их отвезла туда Роберта и, пока Нил обалдело мотался с тележкой среди бесконечных рядов и стоек, оперативно сгоняла вместе с Сесиль в находящийся напротив автосалон, где они оформили прокат новенького серебристо-серого «форда-пинто», чтобы Сесиль было на чем спокойно ездить на работу. Встретились они у кассы, и Роберта тут же забраковала половину отобранных Нилом продуктов, объяснив, что вот это в Америке едят только бродяги, это предназначено для подкормки диких птиц в зимний период, а это – вообще не еда, а наполнитель для кошачьего туалета.
– Let’s forgive him, he’s Russian, [28] – встряла предательница Сесиль, которая и сама-то наверняка запуталась бы в незнакомых ярких этикетках не хуже него.
Роберта взмахнула руками.
– Oh, poor dear! [29]
Еще понять бы, кого она пожалела – его или Сесиль. Впрочем, в любом случае получалось обидно и несправедливо.
Дом напротив пустовал, хотя выглядел вполне обитаемым. Должно быть, жильцы были в отъезде. В доме слева шла вялая реконструкция, раз в неделю приезжали работяги китайской наружности, что-то грузили, что-то разгружали, но в целом вели себя тихо и особых неудобств не причиняли.
28
Простим его, он русский (англ.).
29
Бедняжка! (Англ.)
Чего нельзя было сказать о соседе справа, странноватом всклокоченном старикане в очках с треснувшей дужкой, перемотанной тряпочкой. Собственно, сам старичок был тише воды ниже травы – кроме издаваемого при встрече бурчания под нос, которое могло обозначать и приветствие, и проклятие, Нил от него не слышал ни звука. Зато его питомцы: восемь кошек, четыре собаки непонятных пород и какие-то крикливые разноголосые твари, запертые в доме, – создавали постоянный шумовой фон. Еще слава богу, что в доме была неплохая звукоизоляция, да и большинство окон выходило на другую сторону.