Дальний приход (сборник)
Шрифт:
Ее подсказал на острове Залита старец Николай.
— Отче… — сказал тогда отец Андрей. — Но ведь на строительство деньги требуются…
— А как же без денег строить? — согласился старец Николай. — Но я тебе денег дам, начинай строить…
И он достал из кармана пять тысяч рублей.
Тогда на пять тысяч неденоминированных рублей можно было купить бутылку минеральной воды, но тут не в размерах денежной суммы заключался смысл, а в силе старческого благословения.
С этого благословения и начали расти стены обители, с этого старческого пожертвования и начинается летопись Минского Свято-Елисаветинского монастыря в Новинках…
7 декабря 1997 года был заложен первый монастырский храм.
6 февраля 1998 года в фойе интерната освятили домашнюю церковь во имя святой блаженной Ксении Петербургской.
10 декабря 1999 года освятили нижний монастырский храм во имя святителя Николая.
Со Страстной седмицы 2000 года в монастырском храме совершается ежедневно Уставное богослужение.
Сейчас в обители 44 насельницы.
Ежедневно совершается здесь Божественная литургия, а вечерние богослужения завершает крестный ход…
Настоятельница монастыря, матушка Евфросиния, говорит, что монастырь — это и семья, и университет, где человек может восстановить в себе образ Божий.
И вот — смотришь на выросшие в Новинках древнерусские стены монастыря, смотришь на тяжелый, высоко вознесенный в небо звездный купол величественного собора, схожего со славянским богатырем, и действительно ощущаешь себя свидетелем Божиего Чуда.
Причт
Это в прежние времена в поселке и продуктовые магазины были, и промтоварные. Хозяйственный магазин был, книжный, мебельный. Теперь народ потребление свое ограничил, не нужно стало столько магазинов, хватало и кооперативных ларьков, вот и отдали общине это помещение… Поставили луковку с крестом над крылечком, повесили иконы в бывшем торговом зале, и стала церковь. Какая-никакая, а другой в ближайшее время все равно не дадут, ремонтировать прежнее здание, от которого одни стены остались, средств нету.
Слава Богу, что хоть такой храмик сделали. Служить можно, и то добро…
Так думал отец Игнатий, переоблачаясь после вечерней службы в «ризнице» — отгороженном шкафами от складского помещения уголке. Слышно было, как разговаривают за шкафами, собирая ужин, женщины.
— Тихвин-то город горячий, — жаловалась Шура-алтарница. — Проехала в валенках, а там текет все. Дак промокли валенки и сели, теперь, видно, не разносить будет…
— Хорошие валенки-то были, — посочувствовала ей Вера, исполнявшая в церкви обязанности старосты. Она и за свечным ящиком стояла, и после службы домой не торопилась, убирала помещение, и всегда сама закрывала ставни, замок сама на двери вешала.
— Да уж… — вздохнула Шура. — Не теперешние. Ты чего, Вера, возле мешка-то качаешься?
— Дак подвинуть бы надо. Поставили здесь, на проходе, а я не могу крянуть.
— Ну, дак отойди тогда… Куда тебе его двинуть?
— А сюда, наверно. Ну, ты и крепкая еще, Шура!
— Дак, милая ж моя, я ведь как-никак девушка. Мужиками не истаскана. Кабы можно было, обязательно в монастырь бы ушла.
— Я тоже сызмальства насмерть молиться любила. Я ведь еще и в тую церковь, которая на горе, ходила, пока ее не закрыли.
Отец Игнатий уже переоделся. Причесав перед зеркальцем волосы, вышел к своему причту. Уже кипел, пофыркивая, самовар. Стол был накрыт к чаепитию.
— Покушайте перед дорогой, батюшка… — сказала Вера. — Мы тут собрали чего было…
— Храни вас, Господи… — поблагодарил отец Игнатий и, повернувшись к иконам, перекрестился. Потом перекрестил еду. — А вы, Вера… — усаживаясь за стол, спросил он, — помните, значит, как церковь закрывали?
— Ну, а как же, батюшка, не помнить? — ответила Вера. — Месяц тогда плакала, никак меня успокоить не могли. Особенно меня напугало, как колокола страшно падали. Один-то прямо на крылечко упал. Ступеньку каменную расколол и сам — вдребезги. А потом еще иконы выносили и жгли… Кресты рушили… Тогда и батюшка наш, отец Николай, с ума сошел. Закутается в цветастое, рибушчатое одеяло и идет по селу. И все бормочет: «Ребятки-ребятки… Работки-работки…» Его не трогали первое время, думали, совсем с ума сдвинулся. Ну а потом заметили, что по ночам-то ходит на кладбище возле церкви, служит там панихиды над могилами прежних батюшек, ну и увезли куда положено. А в церкви тогда МТС разместили. Ворота проломали и трактора поставили. Только недолго там МТС была. Рушиться здание стало… Еще налить чайку, батюшко?
— Нет… — Отец Игнатий отставил чашку. — Пойду. Автобус боюсь пропустить…
Потускнел день и погас, сумерки опустились над поселком. Еще далеко было видно, но уже серым сделался свет. Темнели покрытые снеговыми шапками стожки в огородах…
Отец Игнатий не спеша шагал по укатанной машинами дороге к шоссе, где останавливались идущие к городу автобусы. Здесь, на повороте, на невысокой горушке и стоял, чуть в стороне, полуразрушенный храм. Построил его еще в середине прошлого века генерал Колебянкин, который и владел тогда селом. Зачем отставному генералу потребовался такой большой, пятипрестольный собор, никто не знал, но храм был построен, хотя и вгрохал генерал в строительство почти все свое состояние. Последним настоятелем храма был отец Николай, про которого и вспоминала сегодня Вера.
Время от времени поглядывая на темную громаду собора, остающуюся сбоку от его пути, отец Игнатий представил, как, закутавшись в цветастое одеяло, бродит священник по селу, сокрушенно бормоча:
— Ребятки-ребятки! Работки-работки…
Но это днем он так ходил, а по ночам видели священника на кладбище, где служил панихиды, и смутно догадывались, что совсем и не сумасшествие это, а юродство Христа ради. И не только прихожане догадывались, но и те люди, которые оскверняли, рушили храм. Поэтому и увезли, наладили отца Николая, как бабка Вера говорит, на мученический путь. Не нужен был здесь юродивый…
Отец Игнатий поежился. Он стоял сейчас на вершине взгорка, где укатанная дорога упиралась в заасфальтированное шоссе. Пронизывающий ветерок гулял тут, и у ног серыми полосками завивалась поземка.
Отец Игнатий покосился на мрачные, черно-темнеющие в сумерках руины и вздрогнул — ясно-различимый огонек блуждал там, в каменной темноте.
Отец Игнатий сморгнул, но видение не пропало. В церкви кто-то ходил с огнем. Вот огонь пропал было, но тут же снова возник в проеме другого окна. Перекрестившись, отец Игнатий сошел с наезженной дороги и, проваливаясь в глубокий снег, побежал к церковным руинам. Близость их оказалась обманчивой. Когда сквозь заросли кустов выбрался отец Игнатий к церковной стене, весь взмок. Тяжело дыша, пробрался к проему окна и заглянул внутрь. Там, в темноте, кто-то бродил с фонариком. Луч света скользил, выхватывая то остов ржавой сеялки, то груды кирпичей, то деревце, растущее внутри церкви, то столпы со все еще сохранившимися на них остатками росписи.
Не понимая, зачем он это делает, отец Игнатий пробрался к пробитым в церковной стене воротам — сами ворота давно уже были сорваны — и вошел внутрь. Осторожно двинулся к человеку с фонарем. Он что-то бормотал, разглядывая руины.
— Ребятки-ребятки… Работки-работки… — разобрал наконец отец Игнатий неясное бормотание и, пораженный, остановился. Перекрестился. Отступив назад, ногой встал на какое-то железо, и оно гулко загремело, заполняя своим грохотом все пространство под сводами.
Человек с фонариком быстро оглянулся.