Дальний свет
Шрифт:
(Под ним на расстоянии достаточной видимости трое возились вокруг внедорожника и продолжали болтать — о маршруте, о первом автомобиле, который планировали нагнать по дороге, и много ещё о чём. Если же воспользоваться биноклем, будет видно, что двое грузят в багажник цистерны, девушка же наблюдает со стороны несколько печально).
— …А, на восток? — встрепенулся Гречаев. — На восток пусть уходят. Можно даже оставить их теперь.
Он отчего-то чувствовал страшную неловкость все последние часы, не понять точно, почему.
Когда
— Ты что это?
— Ну что они сделают на востоке? — Гречаев снисходительно улыбнулся. — Там всё равно никого нет и ничего не работает. Почти что пустошь.
— Нет, я про Башеву! Почему про неё ты даже не спросил? Где она, что там вообще сейчас?
— Нуу… — он медленно и задумчиво пожал плечами. — Я думаю, если Шелетов никак не упомянул отдельно, значит… наверно, там всё как надо.
— Что ж он не доложился тогда, как докладывается о любой фигне почасово? Или похвастать в этот раз нечем?
Гречаев с тревогой посмотрел на него, потом на телефон.
— Нет, я не думаю… Просто, наверно, и в самом деле ничего нештатного, а на нём уже, скорее, поиск Феликса… Сейчас, погоди.
Он подхватил телефон, заново набрал номер, по которому связывался с Шелетовым. Подождал, слушая, попробовал перезвонить снова. Послушав ещё, отнял трубку и уставился на неё.
— Что такое?
С Шелетовым не было связи.
93
Китти шла через снег.
В темноте пел ветер и тянулся над всем белым простором.
Здесь не осталось никого другого, исчезли теперь и все голоса в голове. Только она и зима.
Шаг за шагом. Она ступала вперёд, наугад. Иногда ноги и туловище отчего-то переставали слушаться и сбивали с пути, но Китти настаивала, что продвигаться следует прямо.
Мне ещё надо дойти. Ещё не совсем.
Куда… В памяти смутно всплыл поезд на Ринордийск, на котором она вроде бы обещала вернуться. Значит, надо вперёд. Здесь уже недалеко.
Впрочем, что там, недалеко, вспоминалось уже с трудом. А может, она смешала всё? Спуталась в направлениях и часах, в том, что, кому и зачем. Где её пистолет? Что там вообще произошло?
Она попыталась вспомнить, но кто-то всё упрямо занавешивал разум тёмной шторой. Тогда Китти мысленно махнула рукой.
Настоящая её рука была крепко прижата к поясу, словно что-то нужно было нести и потому сохранять это неудобное положение. Но вот, кстати, и фонарь. Он мерцал впереди, ещё довольно далеко, но в пределах доступного. Теперь можно было цепляться за него взглядом и идти легче, не наугад.
Свечение застилось подчас летящей белой пеленой, она мешала смотреть. Дыхание тогда смешивалось с метелью, становилось тяжёлым и вязким, как шаги в этих снегах, и расстояние почти не таяло, сокращаясь по вершку, но всё же сокращаясь — медленно, медленно…
Несколько раз качнуло в сторону. Не падать. Падать здесь нельзя. Всё же потеряв равновесие на последнем шаге, она обвила столб свободной рукой. Крепко удерживаясь, подняла голову: вот и фонарь. Защищённый крепкой решёткой, он бросал с высоты одинокий свет.
Кто бы напомнил теперь, зачем я шла сюда.
Китти сделала ещё несколько шагов. По-прежнему прижимая правую руку, огляделась вокруг. Ах да, она же хотела посмотреть…
Она осторожно отняла руку от пояса, повернула ладонь, чтоб видеть. В свете фонаря красное было не очень красным, но да, это кровь.
Значит, не показалось…
Видимо, отменяется поезд на Ринордийск, да и вообще всё. Те силы, которые ещё оставались, разом как-то обесценились, как это делают просроченные бумажки. Машинально ища поддержки, она опустила руку в правый карман, за шпилькой.
Сейчас всё пальто измажу.
Она ещё попыталась прикинуть, насколько это теперь важно и имеет ли значение, но в следующий миг обнаружила себя в снегу, опустившейся на колени.
Почему я сижу? Я же стояла.
Наверно, отключилась и сама не заметила.
Шпильки в кармане не было. Может быть, выпала по дороге. Тогда возвращаться по тому же пути, пытаться найти в темноте, в этих сугробах… конечно, бесполезно.
А может, не сейчас, где-то ещё раньше.
Мне пригрезилось это, или я клала в какой-то момент её в снег?
Она попыталась подняться, не смогла. Белое и сыпучее вокруг притянуло обратно. Странно, оно было ничуть не холодным, вообще никаким — только для виду.
Наверно, это уже агония.
Странно, мне казалось, умирают по-другому.
Мне казалось…
Но мысли завернулись, замкнулись в круг, и Китти перестала их слышать. Тогда она подняла голову — туда, где светило.
Тысячи снежинок падали из черноты наверху. Они кружили необъятно, из края в край, им не было конца и не было начала, где они зарождались бы точками; они появлялись сразу — маленькие белые звёзды, вспыхивали искристым пламенем в свете фонаря, проносились и падали, тихо падали, пропадая из виду.
Наверно, теперь-то они будут лететь всегда. Здесь нет иной границы, как будто все, кто был нужен, и так уже рядом.
Они были красивые, почти прозрачные — там, под фонарём, и Китти подставила им свободную левую руку.
Снег ложился на её ладонь и почти тут же таял.
Значит, наверно, ещё не всё. Если бы всё, они бы не таяли. У трупа температура окружающей среды.
Несколько снежинок упало и задержалось на коже.
— Не тают, — прошептала Китти.
Она крепко сжала ладонь. В это же мгновенье позади послышались шаги — слишком лёгкие, чтоб принадлежать живому человеку, слишком различимые, чтоб быть плодом воображения.