Дальний свет
Шрифт:
Море тихо и плавно колыхалось внизу. Кто-то говорил ей, что в Ринордийске нет моря… Так вот оно здесь. И чего она раньше боялась.
Жаль только, со шкатулкой не вышло. Наверно, так было бы лучше. Но пусть. Чего бы важного ни унесла та с собой, оно не важнее того, что скоро придёт, и не надо оглядываться назад. Только напиши и дай огню сжечь, и море поглотит порочное, наломанное… Бывшее.
А потом колесо завершит оборот и встанет. И никто не испортит ошибкой наставшую новь.
Десять часов на башне.
— Уже здесь, — он живо вбежал по лестнице.
— И даже не опаздываешь, — прокомментировал Вайзонов. — Неужто последние времена наступают?
— Локальные, Герман, локальные… Мне крайне нужна твоя помощь.
— Что, с поездом на стоянке всё-таки не вышло?
— Не в том дело, — отмахнулся Гречаев. — Помнишь замёловскую шкатулку? Мне сейчас позарез нужна такая же, вот просто идентичная.
— И что, из-за этого? — Вайзонов удивлённо поднял брови, похоже, очень пытаясь не засмеяться.
— Ты не поверишь, вопрос жизни и смерти. Сможешь достать к вечеру?
— Ну смогу, — Вайзонов пожал плечами. — Шкатулка довольно стандартная… Хотя не сказать, чтоб их сейчас много осталось.
— Достанешь — буду по гроб благодарен.
Вайзонов неопределённо фыркнул. Отдышавшись немного, Гречаев опустился в свободное кресло напротив и мельком взглянул за окно. Там заметно потемнело: из-за собравшихся в небе туч или просто потому, что толком не рассвело… Хотя, казалось, давно пора.
— Я так полагаю, госпожа Мондалева потребовала свою игрушку обратно? — заметил Вайзонов.
— Представь! Вообще какая-то проклятая вещица, как притягивает к себе неурядицы. То Замёлову она приглянулась… Никогда не понимал, как, по его мнению, что-то может стать автоматически известно из шкатулки.
— Мне всегда казалось, он думал залить их в сеть через чей-нибудь комп, но его вспугнули, — вставил Вайзонов.
— Ну да неважно… Потом Китти — и дёрнуло её?
— Теперь ты, — хохотнул Вайзонов.
— Я-то что…
— И мечешься, как Замёлов в последнюю неделю.
— Ну вот не надо, у меня в планах жить ещё долго и счастливо, — он снова обернулся на окно и, увидев, подался вперёд.
— Смотри, — он оглянулся на Вайзонова, не выказавшего никакого удивления. — Это ведь она, да?
— Кто?
— Китти. Вон там, на мосту.
Передвижный мост лишь чуть-чуть поднимался над бурлящей водой, и волны с обеих сторон лизали основания перил. На блестящей от дождя полосе, ближе к левому краю стоял тонкий чёрный силуэт и ждал. Над головой, строго вертикально он держал широкий чёрный зонт.
— Миша, у тебя глюки, — Вайзонов качнул головой. — Там никого нет.
— Ну как нет, — Гречаев раздражённо махнул рукой, чтоб показать точнее. — Вон же она, под фонарём. Так, подожди…
Он оторвался от стекла, быстро накинул плащ.
Вайзонов развернулся к нему в кресле:
— Эй, ты куда?
— Я быстро. Проверю, она или нет.
— Ты что, туда что ли собираешься? — Вайзонов недоверчиво покосился на окно, где тучи и волны стремительно чернели. — Серьёзно, сейчас выходить?
— Да ладно, куда я денусь, — Гречаев отмахнулся и быстро сбежал по ступенькам.
— Ну, деться ты очень даже можешь, — пробормотал сам себе Вайзонов. Что там говорила госпожа Мондалева про союзников, которые пытаются повернуть всё по-своему?
До моста Гречаев не дошёл: тот, вместе с остатками набережной, снесло волной чуть раньше, когда провалились своды древних катакомб и подземные воды бросились наружу. В следующую же минуту рухнула с высоты Часовая башня — прямо на прозрачный шар с очертаниями континентов на стеклянной поверхности.
99
Луна распалась в руке, рассыпалась миллионом крупинок, что уносились по ветру вместе с перьями — белыми, чёрными, пёстрыми; они разлетались вокруг хохочущими совами и застили весь свет. Звякнув осколками, распахнулось окно: там, в ночи вторая половина луны белела молчаливо и холодно, но стоило потянуться за ней, как её тоже скрыли вихри.
Но наверно, так и надо, подумала она, проваливаясь в летящую темноту, наверно, так наступает новое, когда не остаётся ничего. И падать было просто сквозь низ и верх, сомкнувшиеся воедино, сквозь гул, кружение, и дальние блики никем не виденного прежде света. И только эхом, по кругу, недоговоренное — а так ли? так требовалось? что-то осталось там, забытое, не защищённое вовремя…
Лесная поляна, вспомнила она и попыталась вырваться из кружения. Вихри расступились, и она помчалась, чтобы успеть, чтобы исправить ошибку ценою в жизнь. Но лес молчал и был засыпан снегом, птицы улетели, чёрные ветви застыли в зачарованном сне. Она пробежала заметённой тропой — туда, где тонкий серебристый покров устилал поляну. Дерево посередине давно облетело, только на одной из ветвей ещё висела маленькая мёрзлая вишня. Лаванда пригляделась и поняла, что это не вишня, а красный цветок мака.
Кто-то уже всё сделал до неё. Поняв, что ей не осталось здесь дела, Лаванда вздохнула вместе с ветром и закрыла глаза, позволила унести себя отсюда…
Наверху сквозь дымку искрились лучи далёкого светила. Она лежала в лодке и плыла по морю, за бортами слышался мерный плеск волн. Кто-то стоял над её головой, на корме, так что Лаванда не могла разглядеть его чётко: только видела вздымавшееся весло и как с него опадали капли. Она попробовала повернуть голову, увидела шерстистую черноту, и вроде бы жёлтый глаз блеснул проверить, как она. Больше было не рассмотреть, и Лаванда не стала пытаться, лишь снова опустила веки, чтоб слушать волны и чувствовать тихое покачивание лодки, пока стирались, бледнели в памяти всё и все…