Дальний свет
Шрифт:
Когда он добрался до крыши, небо уже подёрнулось глубоким сумраком. Неужели так много времени ушло на блуждание по этажам и лестницам? Или и времени как такового здесь больше не существовало?
Он приподнял флаг и, пытаясь не волочить древко, двинулся по площадке. Кто бы там что ни говорил, пусть сильно постфактум, когда это уже никому не нужно и не имеет никакого значения.
Но знамя должно быть поставлено.
Однако почти у места Феликс настороженно замер: на краю крыши уже стоял кто-то на ограждающем бортике и,
— Кто ты? — окликнул Феликс.
— Ну здравствуйте, Шержведичев, — Нонине повернулась. — Вы, кажется, давно хотели со мной встретиться.
— Софи Нонине, — проговорил он тихо, затем сделал шаг вперёд. — Откуда здесь ты?
— Я, — повторила она с задумчивой улыбкой. — Нет бы задаться вопросом, с чего вдруг вы сами можете меня видеть.
Феликс невольно на секунду выпустил флаг, тут же подхватил его снова. От резкого движения рука заныла с новой силой, хотя, казалось, уже давно не давала о себе знать. Он резко втянул воздух и вцепился в древко.
— Тоже левая? — даже почти сочувственно поинтересовалась Нонине. — Скажу банальность, но значит, вы ещё живы. У меня прошла с тех пор, как я здесь. Да, если вы не верили, у меня действительно была прострелена рука. И я действительно участвовала в южной войне. Хотя это, конечно, не связанные события.
Она снова отвернулась и стала смотреть на руины. Сколько хватало глаз, здесь всё было разрушено и оставлено, теперь Феликс видел это абсолютно точно.
— Что это? — проговорил он. — Морок, какое-то наваждение? Как отсюда выбраться?
— Очень интересно, куда вы собрались выбираться.
— В Ринордийск. В настоящий Ринордийск.
Софи смотрела теперь прямо и холодно.
— Вы ещё не поняли, Шержведичев? Вашего города больше нет.
— Это ложь, — пробормотал он. — Ты лгала всё время своего правления, какой смысл верить тебе сейчас? Я даже не удивлюсь, если ты сама и сделала эту картинку. Но что-то разрушить в действительности… нет, так бы у тебя не получилось.
— Конечно-конечно, это снова сделала я. Если где-то что-то не так, виновата Софи Нонине, это все знают, — она усмехнулась. — Помнится, вы когда-то рвались устроить дебаты? Ну так, если мы всё равно оба здесь и никуда не спешим, я к вашим услугам. Или вам принципиально наличие публики?
— Нет, — Феликс мотнул головой. — Нет, не принципиально.
— Тогда я вас внимательно слушаю. Любопытно узнать, что заставляет человека с таким упорством обвинять тебя во всём, когда те же усилия можно было потратить с куда большей пользой.
— Не во всём. Я обвинил бы любого, кто взялся бы вершить чужие судьбы без ведома и всякого согласия, кто почему-то решил, что лучше знает, что делать другим, как жить и ради чего умирать. Любого, для кого другие — просто игральные фишки разной степени полезности.
Софи пожала плечами:
— Но ведь так делают все. Взгляните на любую государственную власть в любой стране, сейчас или в любое другое время человеческой истории. Все — в той или иной степени, явно или более околичными путями. Поинтересовались бы хотя бы у вашей кузины, что она здесь устроила.
— Это лишь значит, что все они точно так же неправы. А вовсе не то, что следует смириться и принять это как должное.
— Но большинство совсем не против принять это как должное. Или теперь вы скажете, что и они неправы?
— Некоторые из них — такие же сволочи, большая же часть просто одурманена. Пропагандой, общественным мнением… всем строем.
— Так стоит ли лишать их дурмана, если они и сами того не хотят? Ведь так куда проще и комфортнее, когда всё решается кем-то ещё. Потому что — ну честно, сколько бы ни было между нами противоречий, оба мы прекрасно понимаем, что люди, по сути своей, стадо. И как стадо не способны даже на мелочь, пока не скажешь им, что, куда и как.
— Стадо, вернее, грызущуюся свору, из них сделала ты и такие, как ты. Многие из людей были бы совсем другими, если бы над ними не стоял ежечасно этот пресс. Но какой смысл пытаться подняться и что-то менять, если это всё равно обречено? Легче спрятаться в норку, легче забиться и не слышать ничего, пока сверху гуляют силы заведомо превосходящие. И только грызться с другими такими же, если жизнь совсем дрянь. И в это их превратила ты.
— Надо же, я такая могущественная? — довольно блеснув глазами, Софи раскурила сигарету. — Кстати, не желаете?
— Нет.
— Хорошо, а вы сами? Как действовали бы вы, став вдруг правителем?
— Во-первых, я никогда не стал бы правителем, — тихо, но твёрдо проговорил Феликс.
— О, ну разумеется. Вы бы хотели революцию и погибнуть на баррикадах. А что-то строить и развивать — это, конечно, уже не так интересно. Правильно?
Он хотел ей ответить, но больше было нечего. Софи насмешливо покосилась на него, отвернулась вновь.
— Скажите мне, Шержведичев, — она неспешно повела рукой, чтоб распустить дым по ветру. — Вот просто интересно: существует ли в принципе такой вариант мира, который бы полностью вас устроил? Или вечный протест — это ваше нормальное состояние?
Феликс вскинул голову.
— Да, есть такой мир, — заговорил он. — Там никто не возвышается за счёт другого. Там ничего не происходит насильно. Там люди не думают лишь о себе и о своей выгоде, а свобода и высокие идеалы — не пустой звук. Там прекрасное не угнетается и не становится поводом для насмешек, и никто не остаётся в беде, когда ему нужна помощь.
— Отлично, — Софи стряхнула последний пепел с сигареты. — И где же вы видели такой мир?
— Я его видел, — сказал Феликс.
— В глюке, пока валялись среди бочек в грузовом вагоне? И сами успели в него поверить? — Софи усмехнулась краем рта, покачала головой. — Вы всё-таки забавный, Шержведичев.
— Можешь смеяться, сколько угодно, — Феликс сделал несколько шагов вперёд. — Даже если в тот раз мне приглючилось, этот мир всё равно существует.
— Да-да, — Нонине несколько отступила по бортику, одновременно сдвинувшись к краю. — Всё, что в нашем воображении, по-своему существует тоже.