Дама из долины
Шрифт:
— Ты оттуда?
— Да. — Она кивает. — Но нам нельзя здесь разговаривать. Нас может услышать дежурный учитель. Ученикам не разрешается гулять по ночам. А я живу в комнате на четырех человек.
— Можем зайти ко мне, — предлагаю я.
— У тебя усталый вид.
— Как тебя зовут?
— Таня. Таня Иверсен.
— Звучит почти как Аня.
— Я знаю девушку, которую зовут Аня, — говорит она.
— Я тоже.
Она отворяет дверь и впускает меня в дом. Мы идем по коридору
— Когда же вы тут спите? — спрашиваю я.
— Почти никогда. Мы приехали в Высшую народную школу Сванвика не для того, чтобы спать. Все мы из маленьких местечек. И с бескрайних пространств.
— Здорово сказано.
— Правда? — Она первый раз улыбается. — У меня дома никто не считал, что я могу что-то здорово сказать.
Мы располагаемся в моей комнате. Она меньше, чем спальни на четырех человек, но в ней достаточно места для двоих. Одна кровать. Один стул. Умывальник. Я сижу на кровати. Таня — на стуле. Мне до смерти хочется выпить.
— Значит, Скииппагурра?
— Да.
Таня вынимает табак. «Тидеманн», красный. Самый крепкий. Я достаю свой. «Петтерёес», синий.
— Забавное название, — говорю я.
— Место тоже забавное, — говорит она. — Там имеют обыкновение останавливаться водители-дальнобойщики. По пути в другие места.
— Многие места можно назвать забавными. Но мы понимаем это, только когда уезжаем оттуда.
Тане явно не хочется говорить о забавных местах.
— Как могла твоя грустная музыка внушить мне столько надежд? — спрашивает она, пуская в воздух кольца дыма.
Я пожимаю плечами.
— В мире музыки счастье приносит страсть.
— Ты смеешься надо мной?
Я смотрю на нее. На ее мимолетную улыбку, в которой есть что-то от Ани.
— Нет. Я выразился немного высокопарно. А имел в виду только то, что Рахманинов был несчастлив, когда писал этот концерт. У Шопена тоже была не слишком сладкая жизнь. Да и Григу хватало неприятностей. Теперь понимаешь?
— Неприятностей всем хватает.
— Какие неприятности у жителей Скииппагурры?
— Грех. Который распространяется повсюду. Старикам это не нравится. Они считают, что мы начинаем трахаться уже в четырнадцать лет.
— А это правда?
— В отношении некоторых — да. А чем нам еще там заниматься?
Она смотрит мне в глаза:
— Только об этом никто не говорит. Да и что тут скажешь? Большинство молодых вообще ни о чем не говорит.
Я тоже принадлежу к их числу.
Мы оба смеемся. Я чувствую, что табак действует на меня. Я почти ничего не ел. Сердце начинает учащенно биться.
— И что же вы делаете?
— Ищем
— А о чем бы тебе хотелось поговорить?
— О музыке.
— Я с удовольствием.
— В музыке есть что-то странное, — говорит она.
— Что же это? — Я настораживаюсь. Вижу, что она вся напряглась.
Она долго выжидает. Делает себе новую самокрутку. Закуривает. Глубоко затягивается. Взгляд становится отсутствующим. Неожиданно я понимаю, что она курит вовсе не красный «Тидеманн».
— Музыка висит на самой верхушке дерева.
— Как это?
— Музыка — это запретный плод, — объясняет она. — Самый страшный из всех других грехов.
— Каких других?
— Яблока, например. Неужели ты не читал про Адама и Еву?
— Ты говоришь о совокуплении?
Она улыбается.
— И о нем тоже.
Таня рассказывает мне о своем детстве. Пока она говорит, за окном становится все светлее. Я вижу реку. На другом берегу уже Россия. Таня говорит на своем певучем диалекте. Неожиданно столкнувшись, звуки поднимаются до дисканта. Но голос звучит монотонно. Она настороже и старается не показывать своих чувств.
— Радио у нас не было, — рассказывает она. — Оно тоже считалось грехом. Делом рук дьявола. Но мой старший брат все-таки раздобыл себе приемник. Мы слушали передачи по ночам. Наверное, именно тогда я научилась не спать.
— И что же вы слушали?
— Бетховена. Сибелиуса. И того, кого ты играл, — Рак…
— Рахманинова.
— Да, верно. Мы слушали несколько русских радиостанций. Норвежские станции передавали только сообщения для рыбаков.
— Ты слушала классическую музыку?
— Да. Особенно фортепиано. Мне нравится звук фортепиано.
Она тоже глядит в окно. Уже почти рассвело.
— Научишь меня играть на рояле? — неожиданно спрашивает она. В ее взгляде я читаю мольбу и в то же время — расчет.
— Могу, — отвечаю я.
— Думаешь, у меня получится? Думаешь, я когда-нибудь смогу сыграть какую-нибудь из мелодий, которые ты играл вчера?
— Получится, если будешь заниматься. Каждый может научиться играть на рояле.
— Спасибо за эти слова. — Она удовлетворена.
Не знаю, сколько мы с ней так сидим. Сидим и оба смотрим в окно. Смотрим на холодную войну. На солнце, которое пробудет на небе еще несколько дней.
— Можно ли не сойти с ума от этих контрастов? — спрашиваю я. — От перехода от света к темноте. Так быстро.