Дама с единорогом
Шрифт:
— Шлюха — и вдруг верит в Бога! — расхохотался Роланд.
Агнесса пропустила его слова мимо ушей и сняла котту. Оставшись в одной нательной рубашке, она подошла к убогому топчану, заменявшему кровать, и вопросительно посмотрела на Норинстана. Заметив, что она хочет снять крестик, Роланд удержал её:
— Оставь, мне так больше нравится.
Агнесса села на топчан и приспустила с плеч рубашку.
— Ниже, — категорично потребовал граф.
Девушка беспрекословно подчинилась. Рубашка упала ей на колени; руки с наигранной
Он скользнул глазами вниз, по покрывшемуся мурашками животу и уперся взглядом в скомканную рубашку.
— Вас устраивает, сеньор? — спросила Агнесса.
— Устроит, если будешь со мной ласковой, кошечка, — пробормотал он и откинул её на спину. Заёрзав, Агнесса избавилась от рубашки и привычно раздвинула ноги. Ей нравились мужчины, которые, перед тем, как затащить её в постель, не били её и не рвали на ней одежду. Не любила она и пьяных философствований: за выслушивание этого бреда ей не платили.
Насладиться всеми прелестями девушки Роланд не успел: в дверь забарабанил Оливер:
— Сеньор, барон приехал!
Обругав и оруженосца, и Уоршела самыми последними словами, граф поднялся и в поисках одежды начал шарить по полу рукой. Не стесняясь своей наготы, услужливая Агнесса села и протянула ему сначала оде- и баде-шоссы, а потом рубашку. Чертыхаясь, Норинстан быстро надел остальное.
— Вы ещё вернётесь, сеньор? — спросила проститутка, не торопясь надевать рубашку.
— А ты как думаешь? — огрызнулся Роланд. — Ты мне деньги сполна отработаешь.
Барон Уоршел сидел внизу и потягивал эль. После долгой дороги по холмам, насквозь пронизываемым ветром, этот трактир, пропахший прокисшим пивом и последствиями его распития, казался ему раем. Наверху стукнула дверь, заскрипела лестница и, ударом кулака перекинув через перила одного из своих слуг, перебравшего хмельного (сегодня в харчевню не пускали посторонних), вниз спустился граф Норинстан.
— Рад снова видеть Вас, граф. — Барон поднялся ему навстречу. — Не ожидал, что увижу Вас так скоро.
— Представьте, я тоже. — Норинстан сел и плеснул себе в кружку эля. — Всё изменилось, барон, — с горечью добавил он и осушил кружку.
— Я что-то слышал о предательстве, но, зная Вас… Я и приехал сюда, чтобы выяснить все обстоятельства этого дела. Вы ведь понимаете, если хотя бы тень измены ляжет на жениха моей дочери…
Как же Роланду хотелось бросить ему в лицо: «Я никогда бы не пошёл на сделку со своей честью, старый козёл! Я предпочёл бы умереть, чем предать своего сюзерена!», но он сдержался.
— Меня оскорбили и подложно обвинили в измене. Но, будьте спокойны, я сумею опровергнуть обвинение.
— Обвинили в измене? —
— Из-за превратно истолкованного разговора и одной бумаги, — скупо ответил граф.
— Какой бумаги? — насторожился Джеральд.
— Купчие на клочок земли, посланной одному моему валлийскому родственнику. Я говорил с одним из валлийских кузенов, отдал ему купчую, а этот трус Леменор, всё переврав, состряпал ложное обвинение.
— Обвинение подтверждено свидетелями? — Барон отодвинул свою кружку от кружки Норинстана; он не мог этого не заметить.
— Нет. Он науськал на меня своего малолетнего племянника и худородного оруженосца, но, уверен, королевский суд они не обманут.
— Значит, Вас обвинили со слов Леменора…
— Да. Ума ни приложу, как он умудрился там оказаться! Он или кто-то из его людей.
— А о каком Леменоре Вы говорите? Не о баннерете ли Леменоре, который когда-то попросил руки моей дочери?
— О нём. Эта тварь при свидетелях отказалась от поединка, так что ему вовек не отмыть своей чести. Разве что моей кровью, — усмехнулся граф.
— Если бы не Ид и его поганая семейка (чёрт дёрнул меня связаться с ними!), меня бы здесь не было, — с досадой подумал он. — А так… Положим, в судебном поединке мне удалось бы отстоять свою правоту, но доверие… Мне, невиновному, пришлось бежать, а баннерет Леменор торжествует!
— Граф, — понизил голос Джеральд, — скажите по чести, слова Леменора правдивы? Вы действительно якшаетесь с валлийцами?
Роланд одарил его тяжёлым взглядом:
— Тоже хотите бросить мне вызов? Будьте осторожны, я его приму.
— Нет, но честь моей дочери должна остаться безупречна.
— Если она до этого была безупречной, то остаётся таковой до сих пор! Я верой и правдой служу королю и так же, как и он, считаю Ллевелина изменником. Если Вам не достаточно моих слов, то я разрываю помолвку.
— А баннерет предъявил купчую?
— Нет. А если бы и предъявил, то что? Это моя земля, я волен продавать и дарить её кому угодно!
— Тогда как же этот юнец сумел состряпать обвинение?
— Вы недооцениваете его, барон, за этой смазливой внешностью скрываются расчетливый ум и двуличная честолюбивая душонка. Не удивлюсь, если этот пёс разнюхал что-то о смерти Роданна и донес на меня Оснею, — подумал граф и процедил сквозь зубы: — Клянусь Гробом Господним, я убью его!
— Кто бы мог подумать! Этот баннерет, маратель бычьих шкур — и донёс на Вас? Я не верю!
— Святой Давид, так Вы не верите мне?! — взорвался Роланд и со всей силы ударил кружкой об стол. Она треснула и раскололась. Посетители трактира, до этого напевавшие «Чистое сердце», смолкли и на всякий случай проверили, далеко ли они от двери. — Значит, Вы не верите честному слову рыцаря! Может, Вы склонны верить Леменору? Но это ему с рук не сойдёт. Я ему всё припомню, будьте уверены!