Дама с единорогом
Шрифт:
— Если хочешь, ложись, — с готовностью предложил Стивен.
— Не отказалась бы, — призналась служанка. — Ноги гудят, а голова тяжёлая и кружится…
Управляющий бережно перенёс её на постель и снял с неё башмаки. Немного подумав, он снял и чулки и принялся за шнуровку котты.
— Эй, что ты делаешь? — забеспокоилась Джуди, приподнявшись на локте. — Мы так не договаривались!
— Ну, так давай договоримся! — Стивен прижал её к сундуку и одарил долгим страстным поцелуем. Не теряя времени даром, он быстро расправился с коттой и, сев, задрал ей рубашку.
Проанализировав
Джуди расслабилась и позволила управляющему делать с ней всё, что ему хотелось. Это «всё» у него получалось, и она пришла к выводу, что неплохо бы повторить.
Была ночь. Каролина рожала. Её тонкая белая шея с резко обозначившимися венами неестественно изгибалась при каждом приступе боли; тело выгибалось дугой. На потном лице застыла маска страдания.
Сначала она кричала, кричала так, что слуги, разбежавшиеся по своим углам, испуганно шептались. Потом у неё уже не было сил кричать, и она лишь хрипела. Сведенные судорогой пальцы цеплялись за простыню.
Засучив рукава, повитуха с готовностью замерла в изножье постели, время от времени повторяя:
— Ну же, ну же, милая, тужьтесь! Совсем немного осталось!
Каролина ей не верила, впрочем, она её даже не слышала. Баронесса совсем отупела от боли, разливавшейся от низа живота по всему телу.
Жанна не решалась войти в комнату к роженице. Её пугали истошные, полные мольбы стоны мачехи, пляшущее пламя свечи, скомканные испачканные простыни.
Роды опять были трудными, сколько же они продляться на этот раз?
Из комнаты несчастной Каролины вышла Джуди с тазом воды в руках. Жанна тут же набросилась на неё с вопросами.
— Ну, как она? Долго ещё?
— Не знаю, госпожа. Это всё от Бога зависит. — Служанка поставила таз на пол; только сейчас баронесса заметила, что вода в нем подозрительно темная.
— Кровь? — тихо спросила она.
Джуди кивнула, подняла таз и зашагала к лестнице.
Страшный, нечеловеческий крик Каролины, как нож, рассек темноту. Женщина не могла так кричать. Жанна закрыла уши руками и побежала прочь. Влетев к себе, она с разбегу упала на постель и закрыла голову подушкой. Неужели это ждёт и её, неужели и она будет так кричать?
Крик не повторился, и Жанна позволила себе уснуть. Её разбудила Джуди. Было уже утро; беззаботно пели птицы.
— Ну, родила? — сонно спросила баронесса, оправляя измявшуюся за ночь одежду.
— Девочку, — глухо выдавила из себя служанка; по её лицу Жанна сразу поняла, что что-то не так.
— Ребёнок живой? — Баронесса спрашивала уже на ходу, спеша к комнате мачехи.
— Слабенькой она родилась. Только что Господь к себе забрал.
Бедная, бедная Каролина! Столько страданий из-за мёртвого ребёнка! Нужно утешить её, помочь чем-нибудь…
Жанна отогнула ковёр и проскользнула в огороженный от спальни закуток
— Скончалась госпожа… родами, — выдавила из себя стоявшая у изножья постели служанка и разрыдалась.
Глава XXII
— Ты у меня молодец! Славный рыцарь из тебя получится! — Артур похлопал племянника по плечу. — Ты ведь всё сказал, как я велел?
— Конечно, — кивнул парнишка. — Когда старый лорд спросил меня, видел ли я письмо с леопардом на печати, я ответил, что видел. А ещё я рассказал о тех людях во дворе, говоривших по-валлийски, и о поспешном отъезде того человека вместе с ними. Вы довольны, дядя?
— Доволен, очень доволен. Я обещал сделать тебя моим оруженосцем?
— Обещали. — Глаза Гордона загорелись. — У меня будет меч, конь и всякое такое?
— Будет, — снисходительно улыбнулся Леменор. — Жаль, твоя мать не сможет при этом присутствовать! Она бы тобой гордилась. Ничего, мы найдём тебе восприемников, и совершим обряд без неё.
— Так я побегу на поиски священника? — Пажу не терпелось стать оруженосцем.
— Успеешь ещё, — удержал его дядя. — Мне сейчас некогда, да и лошадь тебе нужно найти — не будет ведь мой оруженосец ездить на дохлой кляче?
Гордон кивнул. Дядя прав, будущий рыцарь не должен быть суетлив, ему приличествует терпение и степенность.
— Послушай, — тихо спросил Леменор, — когда ты был у старого лорда и свидетельствовал против графа Норинстана, они ничего не говорили обо мне?
— Они говорили что-то о чести, говорил, что Вы…
— Необязательно повторять всю ту дрянь, что приходит на ум недалёким людям, — нахмурился баннерет. — И кто же смел утверждать, что я…?
— Пожилой граф. Но он ничего не утверждал, он просто сказал другому рыцарю, что Вы должны были принять вызов. А это так важно? — Гордон пытливо смотрел на дядю. Ему никогда не приходило в голову, что тот, казалось, в безвыходной ситуации спасший от смерти своего наставника и по личному ходатайству Оснея возведённый в баннереты одновременно с посвящением в рыцари, мог совершить что-то, достойное порицания.
— Нет, просто люди от природы завистливы и слепы. А теперь ступай!
На следующей неделе двое восприемников с восковыми свечами в руках подвели к алтарю сияющего от счастья Гордона. Престарелый священник взял с престола меч и пояс и, благословив, опоясал ими молодого Форрестера. Теперь он был оруженосцем, почти рыцарем, и мог неотступно следовать за своим дядей, к которому успел привязаться.
Метью новость о новом оруженосце сеньора не обрадовало; это означало, что отныне его вечный удел — следить за лошадьми. И, как будто специально, чтобы ещё больше унизить его, баннерет поручил покупку лошади для племянника именно ему. Но воля господина была законом и, скрипя сердцем, он купил на выданные деньги самую лучшую лошадь, которую только смог найти.