Дама в черном
Шрифт:
Я попытался уверить Матильду, что Рультабиль непременно явится к отходу поезда, но при первых моих словах у нее на глазах показались слезы.
— Нет, нет, все кончено, он не приедет, — сказала она и поднялась в вагон.
И тут Бриньоль, видя волнение госпожи Дарзак, не удержался вновь.
— Посмотрите, — сказал он Андре Гессу, — я же говорил, что у нее глаза сумасшедшей. Да, Робер сделал ошибку, лучше было бы подождать.
Я вспоминаю чувство страха, внушенное мне этими словам Бриньоля. Он, без сомнения, был злым и завистливым человеком и не простил своему родственнику оказанной
Андре Гесс резко оборвал Бриньоля, после чего тот немедленно покинул вокзал, пожелав всего наилучшего молодым супругам. По крайней мере, я решил, что он ушел, так как больше его в тот день не видел.
Оставалось всего три минуты до отхода поезда. Мы все еще надеялись на приход Рультабиля и осматривали перрон, рассчитывая увидеть среди пассажиров нашего молодого друга. Как могло случиться, что он не появился в последнюю минуту? Как не бросился к нам, по своему обыкновению, расталкивая всех и не обращая внимания на протесты и возмущенные реплики? Что он делал? Уже закрывали дверцы и слышались призывы проводников: «В вагоны, господа, в вагоны!» Резкий свисток возвестил об отходе, отзвучал охрипший гудок паровоза, и поезд тронулся, А Рультабиля нет!
Мы были так опечалены и удивлены, что остались на перроне, забыв пожелать госпоже Дарзак счастливого пути. Дочь профессора Станжерсона бросила долгий взгляд на перрон и, когда поезд начал ускорять ход, она, окончательно убедившись в том, что не увидит своего молодого друга, протянула мне конверт.
— Для него, — сказала госпожа Дарзак.
И вдруг, с лицом, охваченным скорбью, и таким странным тоном, что я невольно вспомнил мрачные рассуждения Бриньоля, добавила:
— До свидания, друзья. Или, вернее, прощайте!
II. ГЛАВА, в которой речь идет о переменчивом настроении Жозефа Рультабиля
Возвращаясь с вокзала, я удивлялся овладевшей мною странной печали, не в силах угадать ее причину. После Версальского процесса, в котором я принимал непосредственное участие, тесная дружба связала меня с профессором Станжерсоном, его дочерью и Робером Дарзаком. Я должен был бы радоваться их свадьбе и полагал, что на мое угнетенное состояние оказало влияние отсутствие молодого репортера.
Станжерсоны и Дарзак считали Рультабиля своим спасителем. После того как Матильда вышла из клиники, где провела несколько месяцев в связи с нервным расстройством, и ознакомилась с ролью, которую сыграл этот юноша в драме, погубившей бы и ее, и всех, кого она любила и почитала, после того как она прочла стенограмму процесса, где Рультабиль выступил чудесным героем, Матильда Станжерсон окружила моего друга поистине материнской нежностью. Она интересовалась всем, что его касалось, пыталась вызвать Рультабиля на откровенность, узнать о нем больше, чем знал, например, я, и, может быть, больше, чем он сам. Она проявила тактичное, но упорное любопытство к его происхождению,
Очень восприимчивый к нежному расположению этой несчастной женщины, Рультабиль, тем не менее, со своей стороны проявлял большую сдержанность и вежливость, которые меня удивляли, ибо я его знал как человека импульсивного и легко возбудимого, всегда цельного в своих симпатиях или антипатиях. Я неоднократно высказывал ему свое недоумение по этому поводу, но он лишь уклончиво напоминал о своей преданности некоему лицу, уважаемому им более всего на свете, для которого он готов пожертвовать всем, если судьба предоставит ему такой случай.
Бывали у него и моменты плохого настроения. Например, обрадовавшись сперва возможности проводить выходные дни у Станжерсонов, снявших на лето небольшое имение на берегу Марны у Шенвьера, так как жить в Гландье они больше не хотели, Рультабиль вдруг, неожиданно и беспричинно, отказался меня туда сопровождать. В результате, рассердившись за то огорчение, которое он причинил мадемуазель Станжерсон, я уехал один, оставив его в маленькой комнате, которую он снимал на углу бульвара Сен-Мишель и улицы господина Принца.
В одно из воскресений мадемуазель Станжерсон, раздосадованная его поведением, решила отправиться вместе со мной в Латинский Квартал, чтобы застать Рультабиля в его берлоге.
Рультабиль работал за маленьким столом. На мой стук в дверь он ответил энергичным: «Войдите», — но, увидев нас, резко вскочил и побледнел так сильно, что мы испугались, как бы ему не стало дурно.
— Боже мой! — воскликнула Матильда, бросаясь к нему.
Однако, как ни стремителен был ее порыв, Рультабиль оказался быстрее и успел прикрыть салфеткой лежавшие на столе бумаги. Матильда увидела этот жест и, удивленная, остановилась.
— Мы вам помешали? — спросила она с нежным упреком.
— Нет, — ответил он, — я уже окончил писать и покажу вам свою работу позже. Это пьеса в пяти актах, в которой я не нахожу развязки.
Он улыбнулся, быстро овладел собой и поблагодарил нас за то, что мы явились нарушить его одиночество. Он непременно хотел пригласить нас обедать, и мы втроем отправились в ресторан Фуайо в Латинском Квартале.
Какой прекрасный вечер! Рультабиль позвонил Роберу Дарзаку, и тот присоединился к нам во время десерта. Господин Дарзак был тогда еще относительно здоров, а Бриньоль еще не объявился в столице. Мы веселились, как дети.
Перед расставанием Рультабиль попросил прощения у мадемуазель Станжерсон за частые приступы меланхолии, объяснив все это плохим характером. Матильда поцеловала его, то же сделал Робер Дарзак. Растроганный Рультабиль не произнес ни слова, пока я провожал его домой. Но, прощаясь, пожал мне руку сильнее обычного. Смешной человек! Впрочем, если бы я знал… Теперь я обвиняю себя за то, что в ту пору судил его слишком строго.
Итак, печальный и полный тщетно гонимых предчувствий, я возвращался с Лионского вокзала, перебирая в уме бесконечные фантазии, странности, а иногда и обидные капризы Рультабиля за два минувших года, однако ничто не предвещало его сегодняшней выходки и уж конечно не объясняло ее.