Дамам нравится черное (сборник)
Шрифт:
Однажды я замешкалась, и она схватила меня за секунду до того, как я успела выскочить в коридор. Отвесила мне такую оплеуху, что я рухнула прямо на постель. Я была настолько ошарашена силой удара, от которого взлетела в воздух, что даже не почувствовала боли. Боль накатила потом. Взорвалась и обожгла распухшую щеку. На следующее утро мама взглянула на меня, взяла пальцами за подбородок и осторожно повернула мне голову вправо.
– Где это ты так?
– поинтересовалась она. А я, не раздумывая, выпалила: "Упала".
Она отпустила мой подбородок и удрученно покачала головой. "Надо быть осторожнее", - сказала мама. И вернулась к тому, чем занималась, прежде чем я вошла в кухню. Я знала, что она не притворяется.
Тает сердечко Сладкое как мед. Кому кушать нечего, С голоду умрет.
Мама шила по много часов в день. Надо зарабатывать на хлеб, говорила она. Мы с ней и правда иногда не ели. Не потому, что не было денег, а просто мама забывала, или ей не хотелось есть, или она сердилась, или гуляла неизвестно где. Да, когда мне исполнилось десять лет, она завела привычку уходить из дома и возвращаться неизвестно когда - днем или ночью. Видя, что она направляется к двери, я спрашивала: "Ты куда?"
А она отвечала одно и то же: "Пойду проветрюсь. У нас нечем дышать".
Причем говорила это так, что я чувствовала себя виноватой, словно я дышала не только своим, но и ее воздухом, а ей воздуха не оставалось.
Когда это произошло в первый раз и она не вернулась к ужину, я испугалась. А потом, как всегда, привыкла. Я рано поняла, что, если хочу жить вместе с мамой и терпеть ее причуды, надо научиться слепо ей доверять. Я повторяла себе: мама придет. Я должна была в это верить. Когда мама долго не возвращалась, я принималась бродить по дому и поглядывать в окна: не идет ли она. Иногда я ее видела: она появлялась из-за угла - длинные волосы развеваются по ветру, вокруг горла повязан шарф, руки засунуты в рукава пальто, шаг решительный, как у того, кто точно знает, куда и зачем идет.
"Ох, как я нагулялась!" - восклицала мама, входя в дом и ослепительно улыбаясь. Моим первым желанием было ее убить, вторым - обнять, потом - поколотить, потом - расцеловать. В общем, я бежала ей навстречу и крепко обнимала.
– Эй, - говорила она, смеясь, - ты меня задушишь!
Она и не подозревала, насколько близка к правде.
Крепко- прекрепко
Я тебя сожму,
Прямо к сердцу прижму.
Я желала маме смерти. Когда она меня обижала или заставляла дрожать от страха из-за того, что долго не возвращалась, я мечтала, что она умрет и для меня закончится эта пытка: жизнь в постоянном, изматывающем напряжении. Просыпаться утром и думать: что сегодня случится? что еще она выкинет? Следить за каждым ее взглядом, за каждым жестом, пытаясь угадать, как сложится день. Но как только я переставала мечтать о ее смерти, меня начинало мучить чувство вины. Словно острые ножи впивались мне в тело и в голову. Мне хотелось ее защитить, запереть дома и выбросить ключ, чтобы она больше не могла от меня убежать. Я шла к ней в гостиную, вставала на пороге и смотрела, как она шьет на машинке. Выглядела она нелепо: волосы собраны, чтобы не лезли в глаза, безразмерное домашнее платье висит мешком, глаза прищурены от огромного напряжения, худые длинные пальцы порхают вокруг ткани, ниток, швов, как обезумевшие мотыльки. Однако в ее движениях не было безумия, а были опыт и умение, накопленные веками. Мама шила платья так, как, наверное, Бог творил мир: точно не зная, что должно получиться, - но получалось здорово.
Раз два три: Мы с тобой играли. К облакам взлетали - Больно упали.
"Я - Франсуаза".
Два слова, которые произвели революцию.
– Фран - кто?
– спросила я, побледнев.
– Фран-суа-за, - произнесла она по слогам. Она была в черном, вся обвешана колечками, болтиками, сережками, цепочками и браслетами. Двигаясь, она напоминала сани Деда Мороза - все бренчит и звенит. Волосы, словно у старой куклы: короткие и прямые в центре, по бокам и сзади - длинные. Белые с синим. Лицо худое, нос маленький, широкие скулы, пухлый
"А ты, значит, Нина". Она картавила, слова звучали, как камушки, катящиеся по сбегающей вниз тропинке. Я-то Нина, а она кто такая? Странно, но я не могла подобрать слова, чтобы спросить ее. Франсуаза спокойно стояла посреди моей комнаты, бросив на пол грязный рюкзак, и внимательно разглядывала все вокруг, включая меня. Я лежала на кровати и читала книжку, которую задала нам учительница - "Мальчишки с улицы Пала" [1] , и все не могла успокоиться. Откуда она явилась? Что ей от меня нужно? С какой стати она стоит с таким видом, будто собралась купить нашу квартиру и пришла ее посмотреть? Не успела я и слова сказать, как вошла мама, улыбающаяся и растрепанная: "А, вы уже познакомились! Нина, это Франсуаза, она поживет здесь у тебя". Я обомлела. Что значит: поживет у тебя? Здесь вам не общежитие, а мама у нас не заведующая! Это МОИ дом, а эта комната - МОЯ! Что происходит? Книга выскользнула из рук и с шумом шлепнулась мне на живот.
"Вот и хорошо, я знаю, что вы подружитесь. Нина сейчас покажет тебе, куда убрать вещи. А постель, - мама наклонилась и потянула за ручку у меня под кроватью, - здесь: два в одном!" Она вытащила нижний этаж моей раскладной кровати - вот уж не думала, что он когда-нибудь пригодится, - и уплыла. На кухню. Или на Луну - точно не знаю. Мне стало дурно.
Глазкам твоим ясным Решетка кована, А твоим косточкам Могилка уготована.
Ожидать можно чего угодно, но все-таки это "что угодно" мы себе часто даже представить не можем. Наше "все что угодно" - только частичка того, что бывает на самом деле. Я наивно полагала, что смогу смириться с маминым сумасшествием, но Франсуаза оказалась тем самым "что угодно", которого я не ожидала. В мою голову подобные мысли не приходили, они в ней просто не умещались.
Однако задавать вопросы я не осмеливалась. Я решила выждать. Рано или поздно она исчезнет, вернется туда, откуда явилась. Но Франсуаза не только не собиралась уходить, она чувствовала себя у нас как в своей тарелке. Они с мамой часами болтали о том о сем. Мама учила ее шитью, Франсуаза на лету схватывала. Само собой разумеется, я не могла даже пуговицу пришить, хотя мама чего только ни делала, чтобы меня научить. Беря иголку с ниткой, я превращалась в манекен, у которого из рук все валится.
"Да что у тебя вместо рук? Студень, что ли?" - сетовала мама. Иногда она говорила это в шутку, но чаще - с разочарованием. И смотрела на меня так, будто пыталась понять, откуда на нее свалилась дочь-неумеха. Поэтому когда я поняла, что за две недели какая-то пришлая девица научилась шить платье, мне словно под дых дали. Войдя в гостиную и увидев, с каким восторгом мама разглядывает ее произведение, я решила, что француженка (я уже поняла, что она из Франции) должна исчезнуть. Как - я пока не знала, но это было неважно.
Нежные очи На белый свет глядят. Из темного колодца Ходу нет назад.
Франсуазе было семнадцать. Она сама мне сказала в тот вечер, когда поселилась у нас. Еще сказала, что у нее нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер.
– А бабушка с дедушкой?
– они были моей последней надеждой.
– Все умерли, - ответила она рассеянно. Все умерли. Надежды, что за ней явится кто-нибудь из родных, не было. Все умерли. А может, она их убила? Я смотрела на Франсуазу, пока она раскладывала вещи у меня в шкафу. М-да, видок такой, что запросто перережет всю семью. Тут она повернулась и взглянула на меня, подняв брови, словно хотела сказать: тебе что-то не нравится? Я опустила глаза - сделала вид, что занята чтением, но поняла, что заливаюсь краской. Со временем я стала узнавать этот взгляд. Смысл был именно такой: тебе что-то не нравится? Таким способом она преспокойно отгораживалась от чужих страданий.