Дамочка с фантазией
Шрифт:
Кто он Ларисе? Новый муж? А что, если это настоящий отец Сергея? Ведь за кем-то она была замужем прежде, чем вышла за Олега? От кого-то родила сына?
Я не знаю, кто этот «железнодорожник». Может быть, не узнаю никогда. Но в одном я практически уверена – это не Долохов. Насколько я поняла, Залесские и Долохов очень дружны. Одно исключает другое, Лариса исключает Валентину – и наоборот. Или Долохов дружен с Валентиной – или он сообщник Ларисы и убийца Пластова.
Я давлю на виски еще сильнее. Зажмуриваюсь и изо всех сил пытаюсь вспомнить… Лицо железнодорожника – черные глаза, расплывшиеся черты, усы, черные взъерошенные волосы, неопрятная щетина, из-за которой лицо почему-то кажется грязным. Конкретно не помню ничего – только общий очерк. Мрачный, пугающий, зловещий. Но почему-то в моей памяти с той же ночью связан очерк другого мужского лица, наклонившегося надо мной. При воспоминании о нем у меня в сознании возникает запах автомобиля, отзвук далекой музыки. Я даже припоминаю эту мелодию. Она часто звучит в моем любимом радио – «Радио 7 на семи холмах»… Ну да, это Марк Алмонд! «A lover spend», «Отвергнутый любовник» – одна из самых красивых песен, которые я знаю. У незнакомого мужчины, который возникает в моей памяти одновременно с этой мелодией, четкие, даже резкие черты, темные глаза, напряженно сошедшиеся к переносице брови, растрепанные русые волосы. У него выбритые щеки и нет никаких признаков усов или бороды.
Может быть, это и есть Долохов? Может, он и в самом деле спас меня? Подобрал около путей, где я валялась… под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит, как живая, в цветном платке, на косы брошенном, красивая и молодая! Подобрал, значит. Привез в Нижний. Попросил своих друзей присмотреть за мной, пока уехал по каким-то своим делам. А я в благодарность за спасение обчистила его компьютер и вызвала пожарку. Черт… я ведь еще не знаю, чем кончилось дело с вызовом пожарной бригады!
Меня начинает потихоньку угрызать совесть. В принципе, моя совесть – существо дрессированное. Стоит на нее покрепче цыкнуть, как она вспоминает свое место. Вот и сейчас ее мгновенно утихомиривает следующий разумный довод: а почему Долохов не обратился, найдя меня, в милицию? Почему тайно привез в Нижний?
Лет пятнадцать назад я бы на полном серьезе допустила, что он настолько прельстился моей неземной красотой, что не в силах был со мной расстаться. Сейчас мое самомнение значительно потрепано минувшими годами, я могу только мысленно возблагодарить Долохова за то, что он не сдал меня ментам. Иначе мне отродясь не отбрехаться бы от версии, которую, не сомневаюсь, преподнесли Лариса Дарзина и ее сообщник: кокнула-де случайного любовника, а потом с перепугу, потеряв голову, попыталась спрыгнуть на ходу с поезда – и убилась. То-то Лариса Дарзина смотрела на меня сегодня как на ожившего мертвеца! В ее понимании я таковой и являюсь!
Или таковым? Как применить это слово по отношению к женщине? Женщина – оживший мертвец? Или ожившая мертвец? Аналогичный лингвистический прикол: женщина – большой молодец? Большая молодец? Или вообще – большая молодица?!
Стоп, стоп, погоди. Стоит начать упражняться на темы великого и могучего, как немедленно потеряешь всякую способность к логическому мышлению. А мне оно сейчас необходимо!
Вопросы плодятся и размножаются, как моль на старом шарфе, заброшенном в угол шкафа. Если версия об убийце Ярушкиной уже запущена в милицию, значит, жена Пластова могла знать о моем существовании. Ведь кто-то сообщил ей об убийстве мужа. Кто-то вызвал во Владимир. После рассказа Валентины я не сомневаюсь, что странная мужиковатая женщина, которая оказалась в одном купе со мной, была именно Ирина Пластова. И теперь понятно, почему она смотрела на меня сущим зверем!
Понятно? А почему, собственно? Откуда она знала, что я – это я? О да, конечно, проводница прочла вслух мою фамилию, но попутчица начала демонстрировать свою антипатию сразу, только увидела меня!
А может, я просто очень мнительна? На воре шапка горит, в том состоянии, в каком я находилась вчера, мне все казалось подозрительным. На самом деле многое объяснимо элементарным хамством. Или стрессом, в котором она находилась, узнав о смерти мужа. А все демарши Пластовой против меня начались после того, как прозвучала моя фамилия. Подсунутый мне мобильник. Попытка устроить скандал и вызвать охрану. Она лезла из кожи вон, чтобы сдать меня в милицию, привлечь внимание к моей фамилии!
Секундочку. Но… если она знала, кто я, если ей сообщили, что в убийстве ее мужа подозревается некая Ярушкина, зачем было именно что лезть вон из кожи? Почему бы просто не подойти к проводнице, к начальнику поезда, к начальнику охраны, не позвонить во Владимир, в вокзальное отделение милиции и не сообщить, что в одном купе с ней – преступница? Зачем надо было устраивать весь этот спектакль?!
– Алена, ты что? – слышу рядом перепуганный голос. – Тебе плохо?
Открываю глаза и разгибаюсь. Оказывается, под гнетом своих бессмысленных размышлений я натурально согнулась в дугу.
– Ничего, просто голова разболелась, – бурчу, уворачиваясь от озабоченного взгляда Валентины. И вдруг до меня доезжает, что если моя вчерашняя эскапада с пожаркой имела успех, то не кто иная, как моя новая знакомая, расхлебывала заваренную мною кашу.
Совесть опять начинает пощелкивать зубками.
Лежать! Я еще пока не поняла, среди друзей или врагов нахожусь! Пока надо затаиться и выжидать.
– Извини, я тебя тут бросила. Понимаешь, это звонила сторожиха нашего дачного кооператива, – тараторит Валентина. – Мы с ней дружим. И я еще две недели назад обещала к ней приехать. Главное, позвонила из консультации, сообщила, что буду сегодня. Я практически уже собралась ехать, а тут эта Иванова, или как там ее…
Тактичность всегда была моим ярко выраженным качеством. А также мнительность и самокритичность. И поэтому я отчетливо слышу в словах Валентины подтекст: «А тут эта писательница Дмитриева, или как там ее…»
С одной стороны, я ее вроде спасла от ненормальной добывательницы зеленого очечника. С другой стороны, съела в доме весь зефир…
– Ой, Валентина, я прекрасно понимаю, – подхватываюсь я. – Все было чудно, классно, необыкновенно, замечательно, но мне, честно, уже пора.
Строго говоря, мне нисколько не пора. Время едва подбирается к шести вечера – день нынче просто резиновый. До рандеву с Долоховым еще три часа. Появляться у него раньше времени у меня больше нет желания. И я знаю почему! Кажется, появился шанс открыть еще одну его секретную папку. Похоже, я нашла второе ключевое слово! Сейчас мне больше всего в жизни хочется включить мой боевой ноутбук. Однако я не могу сделать это здесь! Неужели придется идти домой?
Страшно. Прежде чем поговорю с Долоховым – страшно!
Господи, куда податься? Не хочу появляться ни у кого из своих знакомых. Не могу сейчас вести досужие разговоры, отвечать на никчемные вопросы.
– Погоди! – ловит меня за руку Валентина. – Ты решила, что я тебя выгоняю? Да брось ты! Это совершенно невозможно. Слушай, ты сегодня вечером очень занята?
– А что такое? – настораживаюсь я.
– Поехали со мной в Лопушки, а? На машине всего час езды. Ну поехали! Очень тебя прошу!
На миг меня охватывает такое желание оказаться где-нибудь вдали от шума городского, что даже слеза прошибает, честное слово. Выйти ночью из деревенского дома, посмотреть в небо, усеянное частыми ясными звездами, словно кто-то жемчуг просыпал из лукошка… Стоп, а можно ли представить себе лукошко жемчуга? О господи, Алена, ну оставь ты свое девье занудство! Не цепляйся к словам! Какая разница, на что будут похожи звезды? Главное, их будет много – над деревнями звезд всегда больше, чем над городами. Да-да, опять смысловой прокол: не звезд больше, а небо чище. Короче, до смерти хочу стать под звездным небом, вволю, до тихого головокружения, на него насмотреться, потом зажмуриться и слушать, как ветер шумит в голых ветвях: даже хорошо, что еще далеко до листвы, потому что, когда деревья одеты, шуршит именно листва, а в голых ветвях слышен его истинный, вольный голос…