Данэя
Шрифт:
— Да! Потому что это нужно! Потому, что это возможно только здесь, где никто не может помешать, — а не на Земле, где это сейчас совершенно невозможно — и неизвестно, сколько еще времени будет невозможно. И поэтому это можешь только ты. И если ты это не сделаешь, то на Земле будет невозможно еще долго, очень долго!
— Послушай, но ты понимаешь: что это значит? Ведь должен родиться человек!! Это же огромная ответственность.
— Понимаю. И еще и труд, и беспокойство, — и даже страх за него. Но кроме того — огромная радость, какой ты даже не представляешь
— Я же не смогу даже! Не справлюсь.
— Сможешь! Нужно только захотеть. Того, что дала тебе Ева, более чем достаточно, чтобы ты знала все, что и как делать. И, кроме того, многое взял с собой я. Ты — сможешь: ты ведь способная, умная, настойчивая. Я не комплименты говорю: у тебя действительно все это есть. И я знаю немало — я буду рядом. Решись!
— Лал, это невозможно.
— Но ты — должна! Должна! На Дане, тебе и мне лежит огромная ответственность. Перед всеми людьми! Дан своим открытием осуществил выход из кризиса, сделал возможным преодоление сверхдальних расстояний. Благодаря ему открыта Земля-2.
Нет на Земле никого, чей авторитет, который зависит только от его вклада в прогресс, был бы сейчас выше. После покорения Земли-2 очень велик станет и наш с тобой авторитет.
Новая планета, населенная людьми! Зачем еще раз повторять, что это значит? Ну да: ускорение прогресса! Но прогресса — чего? Общества, где несмотря на то, что состоит из людей высочайшего интеллекта, существуют дикие явления? Где интеллектуалы для сохранения собственного здоровья и удлинения жизни спокойно убивают других людей, менее способных, совершая, по сути дела, зверство, или используют их для удовлетворения похоти? Сколько можно повторять это?
Я все объяснил вам; рассказал то, что сумел понять. И вы оба согласились со мной. Но только знать, и ничего не сделать — на это мы не имеем право. Только мы сейчас понимаем опасность возможности развития страшной тенденции, таящейся в обесчеловечивании неполноценных — мы и обязаны сделать все возможное пока не поздно.
Вернуть обществу полное право называться человеческим в самом высоком смысле и одновременно увеличить сумму человеческого счастья, восстановив непрерывную связь поколений — это величайшая цель, для которой мы должны быть готовы на все!
— Я боюсь, Лал.
— Боишься? Ты? Не побоявшаяся отправиться сюда, первая женщина-астронавт? Дан! Скажи ты: ведь ты согласен со мной?
— Только в необходимости, Лал. А в возможности — с Эей. И — потом — это для нас, все-таки, слишком неожиданно. Дай время подумать. И не торопи с ответом.
— Хорошо: пусть будет так!
— А теперь иди спать: ты слишком устал. Дежурить буду я.
— Я с тобой, Дан, — присоединилась к нему Эя.
Они ушли в рубку. Дан включил маршрутную голограмму: вторая половина линии траектории стала значительно длинней. Включил передний, затем задний обзор. Надобности в этом никакой не было: только чтобы оттянуть начало разговора.
— А ведь он прав, Эя, — вдруг без всяких предисловий сказал Дан. — Это действительно наш — долг: провести на себе социологический эксперимент возврата связи детей и родителей. Без этого безусловно слишком трудно будет чего-нибудь добиться. То, что Лал сумел первым раскрыть, неизбежно должно было быть понято в будущем всеми. Только: когда? Он намного опередил наше время: предпосылки того, что хочет он, едва начинают зреть. Поэтому-то у него не было полных единомышленников на Земле. Наш Лал — гений. Добрый гений человечности. Я горжусь дружбой с ним.
— Ты — с ним сейчас целиком заодно?
— Да. Он замыслил огромное, прекрасное дело, — и большая честь быть его участником. Неужели ты, действительно, так боишься? Или есть и другая причина?
— Нет — никакой другой причины. Я страшусь того, что не справлюсь — и только.
— Мы будем рядом с тобой.
— Вы этим тоже никогда не занимались.
— Что ж: глаза боятся, руки делают. У нас ведь с собой все необходимые материалы.
— И это огромная дополнительная нагрузка для нас там, на чужой планете, где, мы даже не знаем, что нас может ожидать.
— Он тоже понимает это. Но все-таки, если — окажется возможным?
— Не знаю, Дан. Не знаю.
— Ты просто не хочешь?
Она улыбнулась:
— Не хочу? Ева дала мне подержать на руках ребенка. — Эя пристально посмотрела на Дана: — Не понимаешь? Он был такой маленький, теплый, и как-то удивительно пах. Я прижимала его к себе, мне было непонятно хорошо. Потом он вдруг улыбнулся, и я чуть не расплакалась. Ничего не могла понять. Но Ева сказала, что я смотрю на него так, как будто хочу дать ему свою грудь. И я почувствовала, что да: хочу.
— Ну, так…
— Но мы здраво должны отдавать себе отчет в наших реальных возможностях.
— «Нет» сказать легче всего!
— Что ж: не давши слова — крепись, а, давши — держись. Ты уже решил за себя, а я — нет. Не пытайся давить на меня, дайте оба мне подумать! Иди-ка ты к нему.
— Он спит уже: устал невероятно.
— Вряд ли. Все равно, оставь меня пока одну. И ложись потом. Я буду дежурить: мне не заснуть сегодня.
…Лал, действительно, не спал. Он сидел в салоне, бессильно опустив руки, с измученным лицом. Услыхав шаги, весь подобрался. Потом увидел, что Дан один, — снова сел в прежней позе.
— Что-нибудь решили? — спросил он, не глядя на Дана.
— Я — уже все. Ты задумал дело, не менее важное, чем освоение Земли-2. И я буду с тобой, как и сказал.
— Спасибо, старший брат. А она?
— Она — пока нет. Конечно, в ней все дело — мы-то родить не можем.
— Она категорически против?
— Нет: колеблется. Ее пугают неизвестность и опасения не справиться.
— Опасения справедливые.
— Да.
— Нас действительно ждет неизвестность. Мы не знаем, сумеем ли мы высадиться и жить на планете. Не знаем всего, что нам придется делать, насколько будем заняты, будет ли у нас оставаться сколько-нибудь времени и сил.