Даниил Московский
Шрифт:
— С Москвой тебе, князь Фёдор, с Москвой дорога прямая. Коли я жив буду, за сына держать тя стану, умру — вот те братья.
И Даниил Александрович повёл рукой, указав на Юрия и Ивана. Те заулыбались, а князь Фёдор расчувствовался, глаза отёр:
— Ты, князь Даниил Александрович, верно сказывал, литовцы к князю Святославу в душу залезают, намедни с подарками приезжали, манили под власть князя Литовского.
– Ну?
— Клонится князь Святослав. Слышал, говорил он, чем перед татарином спину ломить, лучше литвину поклониться.
— А что ты, князь?
Фёдор
— Я под дядей Святославом Глебовичем хожу, в себе не волен, как он хочет, так тому и быть.
— Нет, князь Фёдор, ежели примет он покровительство литовского князя, тебя с княжества Можайского сгонит. В самый раз тебе руку Москвы принять, навеки сидеть князем Можайским. Не решится по миру пустить тебя Святослав.
— Опасаюсь, ну-ко он с дружиной придёт.
— Думай, Фёдор, коль не желаешь, чтоб Аглая с девками твоими на паперти стояли. А буде сын у тебя, то и его на нищету обрекаешь.
Фёдор моргал растерянно, носом шмыгал.
— Не обманешь, князь Даниил Александрович, вступишься ль, когда я под рукой Москвы буду?
Даниил Александрович перекрестился широко:
— Видит Бог и братья твои названые Юрий и Иван, крест на том поцелую.
Повеселел Фёдор.
— За ласку твою, князь Даниил Александрович, благодарствую. Коли так, то готов и ряду с вами заключить: не от Смоленска, от Москвы княжить.
Наутро разъехались довольные. Князь Фёдор заверил: он-де московского князя за отца чтит, а Даниил Александрович обещал быть ему защитой, когда Можайск от Смоленского княжества к Москве отойдёт.
Болезнь давала о себе знать всё чаще. Даниил считал её Божьей карой и спрашивал, в чём его вина, за что Господь наказывает?
Ответа не находил...
В последнее время князь задумывался над словами: грех, зло... В Ветхом Завете читал: «Горе тем, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом, и свет тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое — горьким!»
Будто такое за ним не водилось. В деяниях? В деяниях — да. Но и тогда Даниил находил им оправдание: не для себя творил, для княжества радел, мечтал Москву над всеми городами видеть. Настанет время, случится такое, и тогда кто его, Даниила, осудит, бросит в него камень?
И оправдание, легко найденное им, успокаивало душу. Нередко свои действия соразмерял с поведением брата. Нет, он, Даниил, в усобице не водил ордынцев на Русь и неповинен в кровопролитии, как Андрей, его не упрекнут в том, что учинили татары над соотечественниками. А внутренний голос шептал: «Всяк за свои вины ответ понесёт».
После приступа болезни, когда удушье одолевало и кидало в беспамятство, Даниил приходил в себя медленно, долго чувствовал усталость, и тогда являлась к нему мысль отрешиться от мирской жизни, принять схиму. Ждал Стодола с лекарем. Коли Господу угодно, вернёт он Даниилу прежнее здоровье, и он повременит с пострижением. Говорят, отец, Александр Ярославич, схиму принял при последнем дыхании.
Отец! При мысли о нём навалилась на Даниила тихая грусть. Ведь он мало знал отца, больше понаслышке. Невскому не до детей было, жизнь прожил в делах государственных, заботами одолеваемый, враги отовсюду к Новгороду подбирались: свей, немцы, татары грозились... Да и в самом Новгороде недруги не переводились. Господин Великий Новгород бил наотмашь, подчас и сам не мог отметить: за что? А потом одумается либо опасность учует, прощения просит. И Невского эта чаша не миновала. Даниил того не помнит, его в ту пору на свете не было, но Стодол хоть и мальцом на вече шнырял, а запомнил, как люд обиды свои Александру Ярославичу выкрикивал, с княжения сгонял. Когда же враги сызнова стали угрожать городу, вспомнили о Невском, явились послы новгородские на поклон к Александру Ярославичу...
Думая об отце, князь Даниил братьев вспомнил. Выделяя им уделы, Невский, поди, и не мыслил, какие распри меж ними вспыхнут и станут они не защитниками, а разорителями Русской земли.
Об отце подумал и в коий раз во сне его увидел, молодого, красивого, в броне, на коне. Въезжает он в город, а новгородцы толпятся, приветствуют. Но взгляд Невского не на народ, он его, Даниила, высматривал. Увидел, с седла склонился, подхватил. Даниилка маленький, дите ещё, радуется. Отец сажает его впереди себя, прижимает и говорит: «Я, Даниилушка, тебя рано от себя отринул, но настала пора нам вместе быть».
Пробудился Даниил Александрович с мыслью: видно, призывает его отец с отчётом, как жизнь прожил. И страшно Даниилу, отцовского суда он опасается больше, чем Божьего. Господь милостив, а отец судить станет мерой, какой сам жил...
Время неумолимо, и ничто над ним не властно, ибо сам Творец во Времени. Создатель сотворил мир и вдохнул жизнь во всё сущее, он волен в ней и каждому отвёл своё время.
Человек не ведает, где и когда остановится колесница его жизни, то известно одному Богу. Но Господь безмолвствует, предоставив человеку время спасать свою душу добрыми делами. Однако человеку присуще забывать о том. Нередко суета жизни, сиюминутная благодать затмевают разум, а роскошь порождает пороки, и зло торжествует, гибнет душа человека.
В старости будто от глубокого сна очнётся человек, прозреет, и первые слова его — к Богу, прощения молит. Но почему в молодости позабыл заповеди?
...Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать это...
...Не замышляй против ближнего твоего зла, когда он без опасения живёт с тобою...
...Не ссорься с человеком без причины, когда он не сделал зла тебе...
...Не будь грабителем бедного, потому что он беден, и не притесняй несчастного у ворот...
...Не делай зла, и тебя не постигнет зло...
Предал человек забвению, а помнить должен:
...И да воздаст Господь каждому по правде его и по истине его...
На восьмой день, покинув Киев, подъезжало посольство к Москве. На беду, разыгралось ненастье, зарядили дожди и дорога сделалась малопроезжей. У возка, в каком везли учёного доктора, дважды рассыпалось колесо. Покуда кузнеца искали, теряли время. Стодол бранился, коней гнали, торопились, а тут на тебе, последние версты едва плелись.