Даниил Московский
Шрифт:
Вечным казался москвичам Кремль, как вечен был древний Боровицкий холм под ним, как вечна и неизбывна русская река, омывавшая его подножие...
Кормчие повернули ладьи в устье Неглинной, к парадным Боровицким воротам.
Празднично трезвонили колокола.
Московские ратники трубили в медные трубы, стучали крепкими ладонями по красным щитам.
Шумела, колыхалась толпа, заполнившая берег под кремлёвской стеной.
А возле самой воды — златотканые ризы духовенства, боярские шубы и высокие шапки, дорогие кафтаны торговых гостей. Железным идолом
О воеводе Илье Кловыне шла молва, что не князьям он служит, но только городу. Сменялись великие князья, издалека владевшие Москвой, а воевода оставался. Если требовали от него войско для великокняжеского дела, воевода упирался, сколько мог, лукавил, изворачивался, старался отправить в поход самую малость ратников, а остальных придерживал в Москве. «А ну как приступят к Москве враги? — отвечал он на все попрёки. — Кто город оборонять будет?» Случалось, что и гневались на него прежние великие князья, и опалой грозили. Однако руки, как видно, не доходили у них до упрямого воеводы. Москва от стольного Владимира далеко, за многими лесами и реками... Казалось, навечно прирос воевода Кловыня к кремлёвским стенам и башням — не оторвёшь! Лишь в обережении Москвы видел воевода своё предназначение и сам не заглядывал дальше, чем видно было с гребня кремлёвской стены...
На приближавшегося Даниила воевода смотрел испытующе, как будто прикидывал про себя, чем будет этот князь для Москвы, подлинным хозяином или гостем мимоезжим?..
Перерезая толпу красной полосой, от пристани к воротной башне протянулась узкая суконная дорожка. Сукно кое-где потемнело от влажности весенней земли, но лежало нетронутым, неприкосновенным. Этот почётный путь только для князя!
И князь Даниил пошёл по красному сукну.
Пошёл сквозь оглушительный колокольный звон, рёв труб, слитный гул толпы, сквозь сотни глаз: радостных, настороженных, гордых, заискивающих, восхищенных, насмешливых, молящих.
Шёл, низко опустив голову, видя перед собой только красное сукно дорожки, неторопливо ползущее навстречу, и ему казалось, что этому красному пути не будет конца.
Шёл испуганный и радостный одновременно.
«Князь Московский! Князь!! Князь!!!»
Даниил шагнул, как в омут, в прохладный полумрак воротного проёма, перевёл дух.
А потом снова, до самого крыльца княжеских хором, был тот же оглушительный рёв толпы, чередование лиц, пестрота одежд — и глаза, глаза, глаза, устремлённые только на него, нового владетеля Москвы.
А потом была парадная горница княжеского дворца. Тусклый сумеречный свет, едва пробивавшийся сквозь затянутые слюдой оконца. Душный чад восковых свечей. Мерцающие блики на кольчугах и шлемах дружинников. Жаркий шёпот Протасия Воронца и Петра Босоволкова, чему-то наставлявших, о чём-то предупреждавших. И бесконечная вереница незнакомых лиц, сливавшихся в непрерывную полосу.
Бояре московские, бояре из волостей, воеводы, сотники и десятники дружины, тиуны, вирники, мытники, сокольники, ключники, бортные мастера, медовары, дворовая челядь...
Боже, скоро ли конец?!
Кружилась голова, муть застилала глаза, затекла протянутая рука, которую почтительно целовали новые слуги...
Но нельзя уйти, нельзя скрыться в тишине, в желанном покое ложницы, где холопы уже расстелили прохладные простыни и взбили подушки. Нельзя, потому что он — князь, и не себе отныне принадлежит, а княжеству, вот этим всем людям, которые почтительно склоняются перед ним...
Иссяк людской поток.
Даниил отпустил боярина Протасия и наместника Петра Босоволкова, отложив на утро остальные разговоры. Старый ключник, служивший при дворце со времени его строителя, мимолётного московского владетеля Михаила Хоробрита [8] , поднял дрожавшей рукой подсвечник и повёл князя по узким, запутанным переходам. Позади тяжело топали телохранители.
8
Князь Михайло, нарицамый Хоробрит, — одна из самых загадочных личностей русского Средневековья. Тверской летописец называл его московским князем. Возможно, Михаил получил в удел Москву от своего отца, великого князя Ярослава Всеволодовича, в середине 40-х годов XIII века. После смерти великого князя Ярослава он «согна с великого княженья Владимерского дядю своего великого князя Святослава Всеволодовича», и в 1248 году «сам сяде на великом княжении в Володимери», однако вскоре погиб в битве с литовцами. Больше о князе Михаиле Хоробрите ничего не известно.
Неслышно закрылась дверь ложницы.
Комнатный холоп Тиша приблизился к князю, осторожно стянул с его плеч шуршавший золотым шитьём кафтан.
— Выйди, Тиша! Побудь за дверью! — неожиданно сказал ключник.
Даниил недоумённо посмотрел на старика, принявшего вдруг значительный, строгий вид.
Едва холоп скрылся за дверью, ключник зашептал:
— Не гневайся, княже, но се могу показать лишь тебе, наедине... Воевода Кловыня и тот сего не ведает...
Ключник с усилием повернул большой деревянный крест, прибитый к стене возле изголовья княжеской постели. Отворилась низенькая дверца, ранее незаметная в дощатой обшивке стены. Из темноты пахнуло холодом, сыростью, тленьем.
Ключник приблизил свечу. Куда-то вниз, в темноту, вели крутые скользкие ступени...
— Се потайной ход к дружинной избе и за стену. Запомни, княже, на крайний случай.
— Запомню, — послушно сказал Даниил.
Ключник перекрестился истово, с явным облегченьем:
— Слава Богу, снял с души тяжесть... Теперь и помирать можно... Прости, княже, если что не так сказал...
Даниилу стало страшно.
Чёрный провал потайного хода вдруг напомнил об опасностях, которые подстерегают его, которые так же неотделимы от его нового бытия, как княжеские почести и людское преклонение...
Даниил кивком головы удалил ключника, подошёл к оконцу, сдвинул вбок оконницу с кусочками слюды между свинцовыми переплётами.
За оконцем чернела стена Кремля, а над стеной неслышно плыли тяжёлые зловещие тучи. Ни огонька нигде, ни голоса, будто вымерла Москва.
За дверью ворочались, устраиваясь на ночь, телохранители.
Затаив дыхание, прижался к косяку комнатный холоп.
А Даниил всё стоял у оконца, и жизнь впереди казалась ему похожей на этот чёрный потайной ход. Найдёт ли он из него выход к свету, к солнцу?..
ГЛАВА 1
«ДЮДЕНЕВА РАТЬ»
1
Звенигородский мужик Якушка Балагур проснулся от собачьего лая. Посапывая, сполз с полатей на дощатый пол, выстывший за ночь чуть не до инея, привычно перекрестился на красный угол.
За узким оконцем, затянутым бычьим пузырём, — непроглядная темень.