Данькино детство
Шрифт:
Мы чувствовали себя элитой несмотря на то, что абсолютно все приехали из деревень и маленьких провинциальных городков. Для местных мы были не званными чужаками, поэтому нередко нам здорово от них доставалось. Драки стали постоянной частью нашей тогдашней жизни. Академовские школьники объединялись в группы и регулярно совершали набеги на нашу общагу. Перед лицом общей беды мы быстро самоорганизовались и научились давать хороший отпор агрессорам. Все же мы были отнюдь не мальчики для битья, т. к. все провели детство в рабоче-крестьянской среде, где хочешь не хочешь будешь принимать участие в драках. У нас тогда появились специальные дежурные по общежитию, которые в случае очередной атаки оповещали остальных трехкратным звонком. Когда в коридорах раздавался этот сигнал, все мы в любое время дня и ночи, кто в чем был, выбегали из своих комнат, чтобы
Потом мы стали студентами, и драки с местными школьниками сами собой прекратились. Но на наши головы свалилась новая напасть, куда более неприятная. Недалеко от университета располагался военный институт. Тамошние курсанты нас люто ненавидели. Возможно, потому, что завидовали нашей студенческой вольнице. Не знаю, куда смотрели командиры, но, судя по количеству драк, учиненных их подопечными, они взирали на это сквозь пальцы. У всех на слуху была одна дикая история. Ее виновницей, если меня не подводит память, являлась девятая рота военного училища, где готовили офицеров внутренних войск. Какого-то курсанта этой самой роты на ночной дискотеке обидели студенты пединститута. Скорее всего, побили за приставания к студентке. На следующее же утро вместо утренней пробежки рота пострадавшего в полном составе отправилась мстить обидчикам. Все произошло в полном соответствии с правилами военной науки. Вокруг одного из общежитий пединститута выставили оцепление, все двери заблокировали, а потом начался погром. Били всех без разбору. Из окон летела мебель и личные вещи… В местных средствах массовой информации эту историю, разумеется, не освещали. Но весь Новосибирск гудел, как встревоженный улей. Мы, студенты, были на грани бунта…
На этот раз власти вынуждены были вмешаться. Не в меру воинственную роту расформировали. Каким-то высоким ответственным лицам вынесли выговоры. Во всех военных учреждениях города провели беседы с личным составом. Курсантам нашего военного училища запретили на пушечный выстрел приближаться к университетскому студгородку. После этого крупных побоищ действительно уже больше не было, но локальные стычки никуда не делись. Курсанты по-прежнему чувствовали себя безнаказанными в нашем Советском районе; били и унижали всех, кто не оказывал им «должного уважения». Так продолжалось до тех пор, пока в НГУ на геолого-геофизическом факультете не появился невысокого роста худенький паренек с грустными светлыми глазами, родом откуда-то из-под Одессы. Никто почти не знал его настоящего имени, зато вскоре все вокруг на всю жизнь запомнили жутковатую кличку – Мясник.
Его судьба была по-своему совершенно уникальной. Родился он в сельской местности где-то под Одессой. Все его предки работали мясниками, начиная от времен Ивана Грозного и кончая эпохой царствования незабвенного Леонида Ильича. Мы, городские жители, можем сколько угодно высокопарно насмехаться над этой непонятной нам профессией или брезгливо морщиться. Но люди, которые хоть что-то понимают в жизни, придерживаются совершенно иных взглядов.
Отец нашего Мясника, разумеется, тоже работал мясником и был одним из самых уважаемых и обеспеченных людей среди односельчан. В отличие от нас с вами, он прекрасно знал, кем работали все его предки в любом поколении, тем более, что в данном случае это было не так уж и сложно. И еще он знал, что семейная традиция не должна прерваться и что он покроет себя несмываемым позором, если хотя бы один из его сыновей не продолжит дело жизни предков к вящей радости воинствующей секты вегетарианцев и сыроедов.
Казалось бы, судьба полностью ему благоволила.
Наблюдая за необыкновенными успехами своего гениального сына, отец рисовал в мечтах для него самое светлое будущее. Но всем надеждам скоро пришел неожиданный конец. Юное дарование, к его несчастью, как все нормальные дети, ходило в школу. И вот однажды на уроке литературы детям задали читать рассказ Антона Павловича Чехова «Каштанка». Рассказ этот произвел на мальчика впечатление, сравнимое разве что с землетрясением. Он ведь раньше никогда не задумывался над тем, что животные так же, как и люди, способны чувствовать физическую боль и испытывать душевные муки. И – самое ужасное – они, оказывается, прекрасно осознают все, что с ними происходит, и способны это как-то осмысливать на свой манер…
Мальчики кровавые в глазах царя Бориса ничто перед муками юного подростка. У него в глазах были целые стада невинных агнцев, которых он успел разделать за свою недолгую жизнь. Он представлял, как они, прежде чем попасть под его безжалостный топор, мирно паслись на лугу, безмятежно радовались своему простому бараньему счастью, подставляли мохнатые бока солнышку, мирно жевали травку и, наверное, философствовали о чем-то в своих простых и добрых бараньих душах…
Нашего Мясника начали грызть совсем недетские муки совести. Отец его по этому поводу наверняка думал, что некоторых великих русских писателей как можно скорее следует навсегда исключить из школьной программы, чтобы на корню пресекать подобные прецеденты. Иначе рано или поздно все мясокомбинаты остановятся из-за отсутствия желающих там работать, и ему самому останется продолжать любимое дело разве что в качестве хобби.
Потом, в довесок к Чехову, на Мясника обрушился Сергей Есенин с его душещипательным описанием того, как в зимней проруби утопили щенков несчастной деревенской собаки, и слезы из ее безутешных глаз падали золотыми звездами в снег. И самой последней каплей, переполнившей чашу сострадания, стал рассказ Льва Николаевича Толстого о посещении им тульской скотобойни. После этого Мясник напрочь отказался есть мясо и даже близко подходить к разделочному столу.
Отец его, впрочем, списывал все эти дивные метаморфозы, происходящие с сыном, на переходный возраст и сильно не паниковал. Он был уверен, что рано или поздно все вернется на круги своя, и его сын станет великим продолжателем дела своего Рода. Особенно большие надежды отец возлагал на предстоящую армейскую службу, полагая, что она выбьет из сына всю книжную дурь и сделает настоящим мужчиной. Однако ж с этим неожиданно возникли серьезные проблемы, потому что неразумный сын, словно прочитав его тайные мысли, предпринял такой тактический ход, который мог окончательно все испортить. Сын потомственного мясника не придумал ничего лучше, как вступить в секту баптистов. Дурные последствия этого необдуманного шага сказались немедленно. Во-первых, его сын вдруг совершенно неожиданно перестал материться, да и вообще повышать на кого-либо голос.