Данте
Шрифт:
«Наш образ», человеческий, в Боге, есть Лик Христа. Вот когда наконец Данте увидел Его, лицом к лицу: увидел, но все еще не узнал и не понял.
И погрузил в Него я взор мой так,Что был тому геометру подобен,Который ищет квадратуры круга…Я все хотел постигнуть и не мог,Как сочетается тот Образ с кругом,И как в него он вписан, и зачем.Вдруг молнией был поражен мой ум, —Я понял все, но в тот же мигПотухло все в уме изнеможенном.И обращала все мои желанья,Как ровно-движимое колесо,Опять к себе единой та Любовь,Что движет солнце942
Par. XXXIII, 115.
Две молнии: эта — в конце жизни, и та, в ее начале, в детской любви к Беатриче.
…В тот день, как в мир она пришла…Я был еще ребенком, но внезапноТакую новую узнал я страсть…Что пал на землю, в сердце пораженный,Как молнией. [943]Между этими двумя молниями Трех вся жизнь и все творчество Данте.
«Плыл архиерей на корабле по Белому морю и услыхал, что живут на пустынном островке три старца, спасаются, а сами так просты, что и молиться не умеют, как следует. Захотел увидеть их, подплыл к островку, вышел на берег и видит: стоят рядом три старца древних, сединой обросших, — большой, средний и малый, — за руки держатся.
943
Rime, 67.
— Как вы Богу молитесь? — спросил архиерей.
И самый древний старец сказал: „Молимся мы так: трое нас, Трое Вас, помилуй нас“. И как только сказал это, подняли все трое глаза к небу и сказали: „Трое Вас, трое нас, — помилуй нас!“
Усмехнулся архиерей: „Это вы про Святую Троицу слышали, да не так вы молитесь“.
И начал их учить молитве Господней. Долго учил, весь день до ночи: старцы были очень беспамятны. Наконец кое-как выучил, сел на корабль и отплыл. Взошел месяц. Стоит архиерей на корме, глядит в море, туда, где островок скрылся. Вгляделся — бегут по морю старцы, корабль догоняют, белеют и блестят их седые бороды. Бегут, рука с рукой держатся; крайние руками машут, остановиться велят. Поравнялись с кораблем и заговорили в один голос:
— Забыли, раб Божий, забыли твое учение… ничего не помним, научи опять!
Перекрестился архиерей и сказал:
— Доходна до Бога и ваша молитва. Не мне вас учить.
И поклонился в ноги старцам». [944]
Трем «великим богам», Кабирам, — Большому, Среднему и Малому, — совершались в незапамятной древности таинства на о. Самофракии, а на о. Крите, в Кносском дворце-лабиринте баснословного царя-бога Миноса, найдены три глиняных столбика, соединенных в подножии; три голубя сидят на них, по одному на каждом, знаменуя сошествие Трех. Второй дворец Кносса, где найдены столбики, построен за пять веков до Троянской войны (около 1600 г.). Вот когда уже люди поклонялись Трем. [945] Просты были, не умели молиться, как следует, и молились, глядя на три столбика: «Трое Вас, трое нас, — помилуй нас!» И погибая в бурных волнах морских, видели, как в блеске молний, тремя белыми чайками, над черною бездною волн, бегут к ним на помощь три Великих Кабира — Три старца.
944
Толстой. «Три старца».
945
A. Evans. Palace of Minos at Knossos (1921), p. 222.
В Ханаане, у дуба Мамврийского, явился Господь Аврааму:
Он возвел очи и взглянул, и вот Три Мужа стоят перед ним. (Быт. 18, 2.)
И тотчас узнал он Господа, чье имя — Elohim, «Боги»; Три Бога в Одном. Кажется, оттуда, из Ханаана, и произошло имя Кабиров: Kabru, Великие. А имя вавилонское — Ka-ab-rat: Отец Эа, Мать Иштар и Сын Таммуз. Но люди Сенаара знали их уже в довавилонской, шумерийской, почти невообразимой для нас, как бы допотопной, древности. [946] Им поклонялись и предки Египтян, в столь же бездонной древности, додинастической (VII–VIII тысячелетье): Отец Озирис, Мать Изида, Сын Гор. [947]
946
Th. Friedrich. Kabiren und Keilinschriften, p. 91.
947
Plutarch. Isis und Osiris.
Едва человек узнал что-то о Боге и поднял глаза к небу, как увидел Трех. А когда родился на земле Человек, знавший Бога так, как никто не знал до Него и после Него, то вся жизнь этого Человека, от минуты, когда люди услышали из отверзшихся над водами Иордана небес глас Отца: «Ты — Сын Мой возлюбленный» (Мк. 1, 11), и Дух сошел на Сына, — до той минуты, когда Иисус Воскресший сказал ученикам последние слова свои на земле:
Идите, научите все народы, крестя их во имя
Отца и Сына и Святого Духа. (Мт. 28, 19), —
вся жизнь этого Человека была очевидным, всемирно-историческим действием Трех, совершающимся и в жизни всего христианского человечества до «великого отступления» от Христа, il gran rifiuto, которое, начавшись во дни Данте, продолжается до наших дней.
Увы, мой друг, старо и ново, Веками лжи освящено, Всех одурачившее слово:
Одно есть Три, и Три — одно.
Кто прав, — Данте, знающий, что людям нельзя спастись без Трех, или этого не знающий Гёте — весь мир наших дней? Были, вероятно, в жизни Данте такие минуты, когда он спрашивал себя, кто сошел с ума, — он или весь мир, и когда, может быть, чувствовал то же, что человек в параличе, который, проснувшись ночью в доме, где начинается пожар, хочет вскочить, закричать, и не может и знает, что он, вместе со всеми, глубоко спящими в доме, погибнет в огне. То же чувствуют и в наши дни те, кто понял, что сделал Данте, когда сказал никому непонятное и ненужное: Три.
«Кто сошел с ума — я или мир?» — от этого вопроса, если его услышать и понять, как следует, можно в самом деле сойти с ума, или отчаяться не только в себе и в людях, но и в Том, в Ком отчаяться значит упасть в последний круг ада — в «Иудину пропасть», Джиудекку, где в вечных льдах леденеют предатели, потому что отчаяться в Нем — значит Его предать, как предал Иуда. Если бы мы могли довести до конца то, что начинается в этом вопросе: «кто сошел с ума?» — мы поняли бы, почему полусошедший с ума, полуотчаявшийся Данте замуровал в стену именно последние песни «Рая», где возвещается миру то, над чем посмеется Мефистофель-Гёте — дух всего отступившего от Христа человечества наших дней:
Одно есть Три, и Три — Одно.
Если же Данте все-таки не сошел с ума и не отчаялся, а жил и умер с бессмертной надеждой, то потому, что знал, как бессильны над ним люди в этом главном деле его — благовестии Трех.
Так погубить не могут их проклятья
(и то, что хуже всех проклятий, — мертвый сон в доме, где пожар), —
Чтоб не спасала вечная Любовь,Пока надежда в сердце зеленеет. [948]Вот для чего Данте, поэт бессмертной надежды, так нужен в наши дни, чтоб не сойти с ума и не отчаяться тем, кто понял, что значит Три.
948
Purg. III, 133.
Так же, как движется тело человека в трех измерениях пространственных, — движется и душа его в трех Измерениях Божественных; так же, как действует закон мирового тяготения физического на тело человека, — действует и на душу его закон мирового тяготения духовного: вот почему все, кто религиозно движется только в двух измерениях — в плоскости, как будто нет ни глубин, ни высот, — раздавливаются тяжестью или проваливаются в пустоту. Это и происходит с людьми наших дней.
«Страшно много человеку на земле терпеть, страшно много ему бед». [949] Три главных беды: Голод, Рабство, Война. Очень возможно, что, после первой Великой Войны, наступит для всей Европейской цивилизации вторая Ледниковая ночь; но если и в этой ночи где-нибудь, на пустынном островке или в пропастях земли будут молиться три Старца: «Трое Вас, трое нас, — помилуй нас!», то и этого будет достаточно, чтобы возобновилось прерванное всемирно-историческое действие Трех в снова христианском, или уже за-христианском в Третий Завет вступившем человечестве. И если тогда, выйдя из Ада, люди снова начнут восхождение на гору Чистилища, в Рай Земной — в Царство Божие на земле, как на небе, то с каким умилением и с какой благодарностью вспомнят они забытого и почтут презренного Данте, великого благовестника Трех.
949
Достоевский. «Братья Карамазовы». III, 3.