Дантист живет этажом выше
Шрифт:
Чай не закипал долго...
Каиров вымыл руки, умылся. С удовольствием, смакуя, пил душистый чай, закусывая мятными пряниками...
Потом сидел молча, рисуя на листке бумаги хвостатых чертиков.
В половине одиннадцатого надел пиджак и пошел на улицу разыскивать исправный телефон-автомат, чтобы позвонить Боровицкому.
За эти вечерние часы он пришел к выводу, что там, в Северокавказске, не должны ждать человека из Донугро. Наоборот, они немедля обязаны начать расследование убийства завхоза Попова самым обычным путем, не связывая его с тайником в гостинице. Надо допросить круг людей, с которыми он общался, родственников, знакомых. Изучить его образ жизни, привычки, симпатии, антипатии.
Все это надо делать тщательно и точно, по крайней мере, по двум причинам. Если убийство действительно связано с тайником, то расследование в ложном направлении успокоит убийцу, стимулирует его дальнейшую активность. Если же убийство завхоза Попова никак не связано с наличием тайника, то такое обычное расследование необходимо тем более.
Об этом Каиров и сообщил Боровицкому поздно вечером по телефону-автомату.
Мужчина болезненной худобы, с длинной шеей и большим кадыком, в серой тройке, при галстуке, лоснившемся у подбородка, сидел за письменным столом размером с полкомнаты. На столе молчал старый телефон с сильно потертой ручкой и лежала тощая канцелярская папка, вверху которой химическим карандашом было выведено: «Попов В. З.»
За вырубленным в стене окном, схваченным монастырскими чугунными решетками, выгибалась зеленая улица, погруженная в солнечное утро. Где-то рядом — скорее всего, в доме напротив — кто-то старательно играл на пианино. До, ре, ми, фа, соль... Фа, ми, ре, до...
Мужчина некоторое время прислушивался к звукам, повернув голову к окну.
Это был Салтыков. В городе Северокавказске он возглавлял уголовный розыск. Кабинет Салтыкова — маленький, бывшая келья с низким, давящим потолком, толстой внешней стеной, рассеченной по центру узким полукруглым окном.
Дверь из грубых некрашеных досок, соединенных темными чугунными болтами, приоткрылась, заглянул милиционер:
— Товарищ Салтыков, здесь к вам гражданин Попов просится.
При фамилии Попов начальник угро вздрогнул. Посмотрел на папку. Сказал торопливо и недовольно:
— Да-да, пропустите!
Костюм из белого полотна на Попове был конечно же из магазина портного Макарова — лучшее мужское платье, готовое и на заказ.
Попову уже исполнилось сорок. Был он коренастым, немного сутулым. Но возможно, так-казалось из-за короткой шеи. Волосы с сединой.
Войдя, остановился у порога. Сдержанно кивнул:
— Я — Попов Андрей Зотикович. Брат Вадима.
Салтыков показал рукой на стул:
— Прошу.
— Я приехал сегодня утренним поездом. Узнал о беде с Вадимом.
— От кого узнали? — строго спросил Салтыков.
— Соседка сказала.
— Фамилия соседки?
— Тетя Айша. Фамилия, кажется, Такмозян. Точно, Такмозян.
— Куда вы ездили? — Салтыкова скрутила изжога. Он не смотрел на посетителя, а лицо из землистого стало чуть ли не зеленым.
— В Ростов.
— С какой целью?
Попов с недоумением глядел на Салтыкова. Ответил почти обиженно:
— По делам... У меня фотоателье в городе. Я ездил к контрагенту за химикалиями. Их нужно было получить срочно, потому что истекал срок...
Салтыков повернулся к тумбочке, налил в стакан воды из графина, спросил Попова:
— Скажите, пожалуйста, Вадим знал о вашей поездке?
— Да.
— Когда вы видели его в последний раз?
— В день отъезда. 28 мая. В субботу, что-то около одиннадцати дня. Я пришел к нему в гостиницу. Взял у него деньги.
— Большую сумму? — поинтересовался Салтыков.
— Нет. Он должен был пятьдесят рублей. А тут мне потребовались деньги. Фотоматериалы сейчас — чистое разорение... Я находился у него, может, минуты две. Потом мы вместе, вышли. Он направлялся в магазин с намерением купить электролампочки.
Только сейчас Салтыков вспомнил — художественная фотография Андрея Попова. Исполнение фотопортретов: черных, сеткой и красками. Производственные снимки — специальными объективами.
— У вашего брата были враги, как вы думаете? — спросил Салтыков.
— Относительно врагов я ничего не знаю. А вот относительно женщин он был весьма неразборчив. Я несколько раз предупреждал, что добром это не кончится...
Сегодня утром ко мне пришла Таня Шелепнева. Она в гостинице буфетчицей или горничной работает. Не знаю... Она попросила у меня разрешения зайти в комнату Вадима, чтобы найти там свой письма к нему. Во-первых, у меня не было ключей от комнаты брата. Но их можно было взять у тети Айши, которая убирает у нас. Однако я сказал Шелепневой, что не могу этого сделать без разрешения милиции. Она расстроилась. Боится, что о письмах станет известно мужу. Я попытался убедить ее, что милиция умеет хранить чужие тайны... По-моему, она не успокоилась...
В этот момент на столе Салтыкова задребезжал телефон. Начальник угро снял трубку с такой тоской в глазах, что казалось, в следующую секунду он расплачется.
— Да. Салтыков. Ну чего тебе? — Приналег на стол, вернее, на руку, которая прикрывала край стола. — До восьми вечера дежурит. Ладно... Пригласи ее на полдевятого.
Положил трубку. Выпрямился.
— Шелепнева... — Салтыков не мог сразу найти нужного слова, — его любовь... его увлечение... прошлого времени или последнего?
Попов смутился, даже покраснел:
— Не знаю... К нему домой она давно не ходила. Но они вместе работали. Встречались почти ежедневно.
Весь день небо хмурилось, облака плыли низко, над самыми крышами. Плыли, как корабли, друг за другом. Порой они огибали солнце, порой заслоняли его. Жару сменял дождь. Духоту — ветер. В домах хлопали окна. Звенело стекло...
Наступал вечер...
— Таким образом, — говорил Боровицкий, — мы определили три этапа революционного движения на Кавказе... Он проводил политбеседу с сотрудниками Донугро и горугро, со всеми теми, кто в этот вечер оказался на Красноармейской, 39.