Дао дэ Цзин. Книга пути и благодати (сборник)
Шрифт:
Поэтому он спит без сновидений, его ум молчит, его земная душа не тянет вниз, его небесная душа не рвется вверх. Бродит между началом и концом, не заботясь об их границах. Сладко спит в обители Великой тьмы и пробуждается в Световом пространстве. Отдыхает в краю, где нет границ, и странствует в земле, где нет форм. Поселяется, не занимая объема, помещается, не занимая места. В движении невидим, в покое неощутим. То ли есть, то ли нет, то ли жив, то ли мертв, между тем и другим нет грани. Он делает своими рабами демонов и духов, проскальзывает в неизмеримо глубокое, проходит в не имеющее промежутка и вместе с разнообразными формами вращается, кружится. Конец и начало подобны кольцу – не постичь их круговорота. Вот почему разум способен восходить к самому дао.
Странствие естественного человека подобно вдоху и выдоху – выдыхает старое, вдыхает новое. Ничто не способно взволновать сердце человека, воспитавшего свою форму: ни раскачивающийся на ветвях медведь, ни вытянувшая голову птица, ни плескающиеся в воде дикие утки, ни скачущие обезьяны, ни глаза совы, ни повернувший голову тигр. Пусть дух его высоко вздымается, он при этом не теряет полноты. Ни день, ни ночь не приносят ему ущерба, он со всем сущим сливается в одно. А когда достигнуто это единство, в сердце родится чуткость к времени. Умеющий беречь свою форму не терпит ущерба и в сердце: есть жилище, и цзин не утекают. Но ведь прокаженный не сбивается с дороги, а форма помешавшегося не имеет изъяна – но кому досуг задумываться над тем, как может дух при этом далеко переселяться?
Форма изнашивается, а дух не подвержен изменениям, потому что, опираясь на неизменяющееся, откликается изменяющемуся. Происходит тысяча превращений, тьма перемен, и нет им конца. Изменяющееся
Когда дерево умирает, зелень оставляет его. Разве то, что заставляет дерево жить, дерево же? А наполняющее форму ведь не форма же? Вот почему то, что порождает жизнь, никогда не умирает, а умирает только то, что им порождено; то, что изменяет вещи, само не изменяется, а изменяется лишь то, что им преобразовано [274] . Презри Поднебесную, и с духа спадут оковы; пренебреги вещами, и сердце освободится от сомнений; уравняй жизнь и смерть, и воля обретет бесстрашие; уподобишься ходу изменений и превращений, и взор твой обретет ясность.
274
Фрагмент близок к «Ле-цзы».
То, что для массы людей есть только пустые слова, я намерен разложить по родам и пристально рассмотреть.
Наслаждение быть владыкой происходит от возможности полного удовлетворения желаний глаз и ушей, удовольствий тела и плоти. Ныне считаются красивыми высокие башни и многоярусные беседки, а при Яо были простые нетесаные балки, невыделанные карнизы; считаются прекрасными драгоценные диковинки, невиданные редкости, а при Яо ели простой рис и просо да похлебку из ботвы; считаются приятными узорчатая парча и белый лисий мех [275] , но Яо прикрывал тело холщовой одеждой, спасался от холода оленьей шкурой. Предметы, необходимые для жизни, не надо умножать, с прибавлением их удваиваются печали. Поэтому [Яо] передал Поднебесную Шуню так, как будто освободился от тяжелой ноши, и не просто на словах – поистине ему с ней нечего было делать. Это вот и есть средство презреть Поднебесную. Юй, объезжая [Поднебесную] и будучи на юге, переправлялся через Реку. Желтый дракон поднял его лодку на спину, люди в лодке перепугались так, что то краснели, то бледнели. Тогда Юй весело сказал: «Небо дало мне жизнь. Я истощил силы, служа народу. Жизнь – обуза, а смерть – возвращение. Стоит ли напрасно возмущать свой покой?» Юй посмотрел на дракона, словно на какую-нибудь ящерицу, и даже не изменился в лице, а дракон прижал уши, вильнул хвостом и исчез. Юй конечно же умел презирать вещи. Чжэнская шаманка гадала Ху-цзы Линю по лицу [276] . Результат сказала Ле-цзы, и тот, плача, отправился к Ху-цзы поведать о беде. А Ху-цзы жил, опираясь на свою небесную и земную природу, отношения имени и сущности его не занимали, ибо пружина жизни запускается не снаружи, а внутри [277] . Он смотрел на жизнь и на смерть как на равные вещи. Цзы Цю было пятьдесят четыре года, когда у него вырос горб. Позвоночник вздыбился над макушкой, подбородок упирался в проваленную грудь, бедра торчали вверх; фаллос, приходя в волнение, упирался в небо. Он подполз на четвереньках к колодцу и воскликнул: «Великолепно! Творящее изменения сделало меня таким пригожим!» Для него все изменения и превращения были равны [278] .
275
.. белый лисий мех – особенно дорого ценившийся белый мех с грудки лисы, использовавшийся для халатов.
276
Нижеследующий фрагмент встречается также в «Ле-цзы», а также в «Чжуан Цзы». Ху-цзы Линь (он же Хуцю-цзы Линь, или Ху-цзы) родом из царства Чжэн, по одной из версий – учитель Ле-цзы. Жил приблизительно в VI–V вв. до н. э.
277
.. пружина жизни запускается не снаружи, а внутри – т. е. жизнь определяется «внутренним», а «внешнее» есть лишь его оболочка.
278
Сходный портрет горбуна см. в «Чжуан Цзы».
Поэтому, взирая на путь Яо, понимаешь ничтожество Поднебесной; видя волю Юя, понимаешь ее незначительность; вникая в рассуждения Ху-цзы, познаешь равенство жизни и смерти; видя Цзы Цю, убеждаешься в равенстве всех изменений. Поэтому совершенный человек стоит, опираясь на неколебимую колонну, идет по нескончаемой дороге, пользуется неиссякаемой казной, учится у бессмертного учителя. Куда бы ни направлялся, все пройдет; во что бы ни уперся, все преодолеет. Жизнь считает недостойной того, чтобы тревожить свою волю, смерть – чтобы омрачать свой дух. Вытягивается и сокращается, поднимается и опускается покорный судьбе, послушно следует ее поворотам. Беда и счастье, польза и вред, тысячи изменений, тьма превращений – разве достойно что-нибудь из них страданий сердца?!
Такой хранит изначальную простоту, бережет кристальную чистоту. Как кузнечик сбрасывает свой покров, как змея меняет кожу, странствует в Высшей чистоте, взмывает ввысь и остается один, забывшись, вступает в тьму. Если даже фениксы не могут поспеть за ним, то что уж говорить о перепелках! Власть, положение, титул, жалованье – разве способны они возбудить его волю? Янь-цзы во время присяги Цуй Чу под угрозой смерти не изменил долгу [279] . Чжи и Хуа [280] шли в смертельный бой, а правитель Цзюя не смог их остановить щедрой взяткой. На Яньцзы можно было воздействовать милосердием, но нельзя было принудить силой. Чжи и Хуа могли остановиться из-за долга, но их нельзя было прельстить выгодой. Если долг велит благородному мужу умереть, его не остановить ни богатством, ни знатностью; если долг повелевает действовать, то его не запугать угрозой смерти. Если уж ради исполнения долга остаются непреклонными, то тем более непреклонны те, кто вообще не связан вещами, и еще более те, кто пребывает в недеянии!
279
Янь-цзы (Янь Ин) – государственный деятель царства Ци (ум. в 493 г. до н. э.). Традиция приписывает ему авторство сочинения «Янь-цзы чунь цю».
Цуй Чу – циский дафу, известный тем, что убил циского Чжуан-гуна, нарушив долг слуги перед господином. Затем стал министром нового правителя – Цзин-гуна. По традиции народ должен был присягнуть ему в верности. Присяга начиналась словами: «Если я не буду верен Цуй Чу…» Янь-цзы же вместо этого отчетливо произнес: «Если я не буду верен своему господину и родным алтарям…», что, по существу, было равносильно отказу принять присягу.
280
Чжи и Хуа – циские воины, сражавшиеся до конца за своего господина (VII в. до н. э.).
Яо не дорожил Поднебесной, поэтому и передал ее Шуню; царевич Чжа [281] не слишком высоко ставил обладание царством, поэтому и уступил престол; Цзы Хань [282] не считал нефрит богатством, поэтому и не принял сокровища; У Гуан [283] не захотел сохранить жизнь, поступившись долгом, потому и бросился в пучину. С этой точки зрения высшее благородство не зависит от пожалований, высшее богатство не зависит от имущества: нет ничего более Поднебесной, однако была отдана другому; нет ничего роднее тела, однако было брошено в пучину. За вычетом сказанного ничто не достойно того, чтобы его домогаться. Таких называют освободившимися от пут. Освободившиеся от пут не дорожат Поднебесной. Если вникнуть в доводы совершенного человека, вдуматься в суть изначальных дао и блага, а затем обратиться к поступкам пошлой толпы, то поистине становится стыдно! По сравнению с поступком Сюй Ю что стоят «Золотая перевязь» и «Леопардовый колчан» [284] ! Яньлинский Цзи-цзы не принял царства У, и тяжущиеся из-за свободных земель [285] устыдились. Цзы Хань не прельстился драгоценным нефритом, и спорящие из-за долговых обязательств были пристыжены. У Гуан не захотел пачкаться грязью современного мира [286] , и алчные и трусы задумались. Поистине, не встретившись с людьми высокой чести, не знали бы, что жизнь недостойна того, чтобы ее жадно домогаться; не услышав великих речей, не знали бы, что Поднебесная не представляет достаточной выгоды.
281
Царевич Чжа (он же Цзи Чжа) – младший сын уского Шоумэн-гуна (594 г. до н. э.), пользовался славой мудрого и достойного человека. Отец хотел возвести его на престол, но он отказался. Затем братья уступали ему престол, но он также отказался. В конце концов покинул царство У, бежал в Яньлин и больше никогда не возвращался на родину. Известен также под именем Яньлинский Цзи-цзы (Яньлинский Учитель Цзи).
282
Цзы Хань (VIII в. до н. э.) отказался принять драгоценный нефрит в подарок, сказав, что не понимает его ценности и пусть уж лучше он останется у того, кто видит в нем богатство. Однако человек, принесший нефрит, сказал, что этого богатства не хватит ему на уплату деревенских податей. Тогда Цзы Хань взял нефрит в погашение долгов, а затем велел вернуть его обратно.
283
У Гуан, по преданию, отказался принять престол, который ему, как достойному, предлагал Тан, и, оскорбившись самим этим предложением, покончил с собой, бросившись в воды реки Лу. Та н свергнул Цзе военной силой и за это осуждается традицией. У Гуан считал для себя постыдным пользоваться почетом у неправедного владыки. Цзе (или сяский Цзе), по преданию, последний правитель династии Ся (III–II тыс. до н. э.), в традиции за ним закрепилась слава жестокого и порочного правителя, так же как и за последним правителем династии Шан-Инь – Чжоу-синем (или иньским Чжоу).
284
«Золотая перевязь» («Цзинь тэн») Чжоу-гуна – Чжоу-гун был младшим братом У-вана, основателя династии Чжоу, его верным помощником в укоренении новой династии. Когда У-ван был при смерти, Чжоу-гун, опасаясь за судьбу молодого государства, молил предков о том, чтобы они взяли его жизнь взамен жизни У-вана. Текст этой молитвы, «перевязанный золотым шнуром» («цзинь тэн»), хранился в закрытом ларце. После смерти У-вана Чжоу-гун стал регентом при Чэн-ване, его малолетнем сыне, и был оклеветан недругами, требовавшими его изгнания. Тогда-то и был обнаружен ларец, и всем стала очевидна преданность Чжоу-гуна. Об этих событиях рассказывает глава «Золотая перевязь» («Цзинь тэн») «Шу цзина».
«Леопардовый колчан» («Бао тао») – одна из глав «Шести колчанов» («Лю тао»), сочинения по военному искусству, приписываемого традицией Тай-гуну (он же люйский Шан, Тай-гун Ван, Учитель Шан-фу и др.), наставнику У-вана.
285
Свободные земли, т. е. незапаханные. Здесь имеется в виду предание о многолетней тяжбе между правителями царств Юй и Жуй (XII в. до н. э.) из-за пахотных земель. Чтобы разрешить свой спор, они пошли в царство Чжоу к добродетельному Вэнь-вану. Та м они увидели, что никто не спорит друг с другом: путники уступают друг другу дорогу, земледельцы на полях – межи. Устыдившись, они вернулись домой и оставили спорные земли свободными.
286
У Гуан, отказываясь от престола, сказал Тану: «Свергнуть высшего – нарушить долг… Если другой, рискуя, шел на преступление, мне пожинать его выгоду – значит стать бесчестным».
Так, собравшиеся у бедного деревенского алтаря бьют в тазы, хлопают по стенкам кувшинов, вторя друг другу, поют – и считают это радостью. А когда бы они попробовали ударить в барабан цзяньгу [287] , зазвонить в великий колокол, то сердце их содрогнулось бы и они устыдились бы своих тазов и кувшинов. Те, кто бережно хранит Песни и Предания, совершенствует свое знание канонов, но не проник в смысл совершенных речений, подобны бьющим в тазы и хлопающим по стенкам кувшинов; а те, кто старается ради Поднебесной, подражают бьющим в барабан цзяньгу. Почет и власть, преуспеяние и выгода – это для всех предмет вожделений, но дай им в левую руку Поднебесную, а правой пусть перережут себе горло, ведь и глупец не согласится. Значит, жизнь дороже Поднебесной?!
287
Барабан цзяньгу – красиво украшенный барабан, укрепленный на стержне с фигурными изображениями птиц и львов.
Мудрец ест столько, сколько нужно для поддержания дыхания; одевается так, чтобы прикрыть тело; удовлетворяет естественные потребности, не нуждаясь в лишнем. Нет Поднебесной – это не нанесет ущерба его природе, есть Поднебесная – это не нарушит его гармонии. Есть Поднебесная, нет ли – ему все едино. Пожалуй ему хоть житницы Аоцан [288] , отдай большие и малые реки – он проголодается и поест, почувствует жажду и напьется. То, что вошло в его чрево, не больше плетенки каши да ковша воды, а он сыт, запасы же Аоцана не уменьшились; он утолил жажду, воды же больших и малых рек не оскудели. Есть они – он не станет более сыт, нет их – он не будет голоден, они для него все равно что амбар для зерна, что колодец во дворе.
288
Аоцан – государственные житницы, учрежденные Цинь Ши-хуаном, первым государем первой древнекитайской империи Цинь, просуществовавшей с 221 г. по 206 г. до н. э.
Великий гнев уничтожает инь, великая радость наносит урон ян [289] , великая печаль разрушает внутреннее, великий страх порождает безумие. Чем отстраняться от грязи, отбрасывать путы, не лучше ли никогда не покидать своего корня и пребывать в великом единстве? Зрение ясно, но он не смотрит, слух чист, но он не слушает, уста сомкнуты и не говорят, сердце сосредоточено, но нет в нем дум. Он отбрасывает свидетельства и слуха и зрения и возвращается к Высшей простоте, отпускает на свободу свой разум и гонит прочь уловки знания. Бодрствует, словно дремлет, жизнь уподобляет смерти. Умирая, возвращается к корню, еще не родившись, составляет одно с изменениями. Смерть и жизнь для него едины. Ныне отбывающие трудовые повинности с заступами и кирками в руках, с корзинами земли за плечами обливаются соленым потом, задыхаются от усилий. А в те времена люди, лежа под тенистым деревом, радовались, свободно дыша. А внутри горной пещеры отдых еще приятней! Ныне страдающие от заворота кишок хватаются за сердце, мнут живот, стоя на коленях, бьются головой об пол, корчатся от боли и громко плачут, не в состоянии заснуть ночь напролет. А в те времена родные и братья, довольные, были веселы и, едва зевнув, засыпали. А покой длинной ночи ведь еще приятнее зевка! Поэтому тот, кто познал величие космоса, равнодушен к жизни и смерти; кто познал радость воспитания жизни, не привязан к Поднебесной; кто познал наслаждение жизни до рождения, не боится смерти; кто осознал преимущества Сюй Ю перед Шунем, тому не нужны вещи. Обвал стены лучше, чем ее водружение, – а еще лучше ее не строить; таяние льда лучше, чем его образование, – а еще лучше, если бы его и не было.
289
.… великий гнев уничтожает инь – в организме человека инь и ян находятся в постоянном взаимодействии, сохраняя при этом известное равновесие. Всякое волнение приводит к нарушению этого равновесия и вредно для тела и души.