Дар дождя
Шрифт:
Мы достигли вершины к полудню, пройдя по тропинке за отелем «Бельвью». На высоте воздух был прохладным, в клубах тумана гулял ветер. Мы купили у лоточника сок сахарного тростника с мякотью и выпили его залпом, словно боясь, что сок вдруг исчезнет. Миновав отель, мы вышли на узкую дорогу. Легковых машин наверху не было, нам встретились только велосипеды и несколько армейских грузовиков.
– На горе всегда полно «анг-мо».
Он вопросительно посмотрел на меня.
– «Рыжеволосых». – Этот эпитет использовали для описания европейцев, многие из которых спасались на горе от пика джорджтаунской жары.
Эндо-сан рассмеялся.
У каменного фонтана, установленного в кольце цветущих растений, мы свернули налево и вошли в ворота Истана-Кечил, Малого дворца. Я достал ключ и отпер дверь. Внутри никого не было. Отец приезжал сюда охотиться на вальдшнепа, сибирскую птицу, прилетавшую на зимовку, и никогда не сдавал дом посторонним, даже когда никто из членов семьи им не пользовался. С нашего последнего приезда прошло уже много времени.
В доме было затхло и холодно, его единственным обитателем была тишина. Мы открыли окна и двери и вышли в сад, где пышно цвели бугенвиллеи и гибискусы, покачиваясь на ветру.
Эндо-сан влез на низкую стену из гранитных блоков, окружавшую наши владения (она стояла там, чтобы никто не упал в начинавшееся за участком ущелье). День оказался ясным, и весь Джорджтаун был как на ладони. Можно было рассмотреть даже горы Кедаха за проливом. Расстояние раскрасило их в оттенки синего, а сверху навис слой облаков. Вокруг гор лежали равнины, разрезанные на квадраты-заплатки рисовых полей. Морская гладь пестрела белыми стежками: паромы перевозили груз на материк; пароходы направлялись в Куала-Лумпур, Сингапур, Индию и весь остальной мир; военные суда несли дозор, защищая нас от пиратов с Суматры и из Зондского пролива.
Он установил штатив и принялся фотографировать: восток, запад, все стороны света, переводя камеру с такой точностью, будто заранее сделал разметку. Фотоаппарат щелкал и щелкал, словно ящерица в брачный сезон.
Я вспомнил снимки у него дома, и мне стало любопытно, почему на них никогда не было самого фотографа. Может быть, потому, что он всегда путешествовал в одиночку?
– Давайте я вас сфотографирую, чтобы вы тоже были на снимках.
Он отказался.
– Мое лицо их только испортит.
По опыту я знал, что ночью на горе Пенанг будет холодно, поэтому мы подготовились заранее. Ужинать мы отправились в отель «Бельвью», надев черные смокинги. Метрдотель устроил нас на веранде, откуда открывался вид вниз на городские огни, растекавшиеся в глубь острова фосфоресцирующим приливом от самой кромки моря у набережной Вельд Ки. Само море, со всех сторон окружавшее Пенанг, рассмотреть в темноте было невозможно, только точки света указывали на проплывавшие мимо суда.
В голосе Эндо-сана звучала благодарность:
– Спасибо, что привел меня сюда. Вид стоит восхождения, верно?
– Да, Эндо-сан. – Я почему-то знал, что этот вечер запомнится мне на всю жизнь.
Прищурившись, он посмотрел на увитые лозами шпалеры над головой. Среди зелени что-то пошевеливалось.
– Мне кажется или там змеи?
– Гремучие змеи, да. Один из предметов гордости отеля. Бояться нечего, не было ни одного случая, чтобы они здесь кого-нибудь укусили. Они едва заметны, настолько хорошо маскируются.
– Но ты знаешь, что они поджидают над головой и в любой момент могут упасть.
– Я не обращаю на них внимания, как и все остальные.
– Великая человеческая способность закрывать глаза.
– Она упрощает жизнь.
Официант поставил на стол горелку с котелком. На большом блюде лежали яйца, листья салата, курятина, шарики рыбного фарша и лапша. Когда котелок закипел, мы принялись кидать в него содержимое блюда.
– Как это называется? Похоже на сябу-сябу [31] .
– Стимбот. Как раз для сегодняшнего вечера.
– Когда твоя семья возвращается из Лондона? – спросил Эндо-сан, когда я положил себе на тарелку сварившееся яйцо.
31
Японское блюдо, готовится из тонко нарезанного мяса и овощей, которые бросаются в кипящую воду (по принципу фондю) и по готовности вынимаются. В получившемся бульоне варится лапша, из которой получается второе блюдо.
– В конце года. – Яйцо обожгло мне язык.
– Расскажи о них.
Я задумался. Семью всегда воспринимаешь как само собой разумеющееся, и я никогда не задумывался над тем, как представлять ее другим. Глотнув чая, чтобы остудить язык, я приступил к рассказу:
– Отцу сорок девять лет. У него седые, почти белые, волосы, но многие женщины считают его очень привлекательным. Он поддерживает форму плаванием и парусным спортом. Он очень много работает. Раньше он уделял нам больше времени, но с тех пор, как умерла моя мать… Так говорит Изабель. Я тогда был слишком мал… – Я пожал плечами, не зная, как объяснить отцовское отстранение от детей после смерти матери.
– Да, я с ним познакомился, когда подписывал документы на аренду острова.
– У меня два брата. Эдварду двадцать шесть, а Уильяму двадцать три. Думаю, они очень похожи на отца. Эдвард изучал право, как отец, и получил диплом юриста, но выбрал работу в семейной фирме. Уильям окончил университет в прошлом году, и отец хочет, чтобы он тоже работал в семейном бизнесе.
– Все отцы этого хотят.
– Эдвард… Я с ним не близок. Он высокомерен, мы редко разговариваем. Изабель двадцать один, и, по-моему, она во многом превосходит наших братьев. По крайней мере, она всегда добивается своего. Ей не очень понравилось, что я предпочел остаться дома вместо того, чтобы поехать со всеми в Лондон.
– А ты, где твое место?
Я пожал плечами:
– Наполовину китаец, самый младший ребенок в английской семье? По-моему, я никуда не вписываюсь.
Эндо-сан молчал; внезапно я обнаружил, что говорю ему то, чего никогда не мог сказать отцу.
– Хуже всего, что я учусь в той же школе, куда ходили братья. Многие из моих учителей учили и их, все знают, кто они такие. Но вместо того чтобы нас сблизить, это только подчеркнуло нашу непохожесть друг на друга.
– Ты оказался не тем, кого все ожидали, – тихо произнес Эндо-сан. – А молодые люди часто не обращают внимания на причиненные ими страдания.