Дар дождя
Шрифт:
Я сказал ему, что японцев в Азии не любят из-за вторжения в Китай.
– Давай не будем говорить о войне и о том, что нас не касается, – сухо ответил он.
К тому моменту я уже привык к его манере общения, но ответ меня озадачил. Увидев мою обиду, он смягчился.
– Ваше правительство вынуждает нас прекратить наступление в Китае, хотя Япония не объявляла войну Англии и англичан это никак не касается. Сегодня резидент-советник [22] отчитал меня, как мальчишку. Словно я могу повлиять на решения Токио. И это представитель правительства, которое сочло приемлемым превратить здоровую китайскую нацию в опиумных наркоманов, просто для
22
Представитель Британской короны на Пенанге до 1941 года, подчинялся губернатору Стрейтс Сетлментс.
Я отмахнулся от извинений, потому что он был прав. Британские купцы под прикрытием правительственных канонерских лодок дважды начинали войну за ввоз опиума в Китай, сдвигая баланс импорта-экспорта и валютные потоки в свою пользу. Зачем обсуждать события, которые нас не касаются?
Пока он готовил, я рассматривал фотографии на стенах. Эндо-сан оказался заядлым фотографом. У него было много пейзажей Японии, в основном деревни, горы и ботанические сады, но ни одного снимка его семьи. Собственно, людей на его фотографиях вообще не было. В них были какая-то отстраненность, пустота, которые мне не нравились. Создавалось впечатление, что фотографии сделали впопыхах, чтобы они служили напоминанием, а не памятью. Я обратил внимание на высокие, покрытые снегом горы.
– Что это?
– Это самая высокая гора мира, в Индии.
– А это?
Я указал на, судя по всему, единственный снимок, для которого он позировал, хотя даже тогда он был едва различим у подножия массивной статуи Будды, вырезанной в скале из песчаника.
– Это Бамиан, в Афганистане. Одна из трех статуй Будды. Та, перед которой я стою, высотой сто семьдесят футов и вырезана в третьем веке. Меня сфотографировала группа индийских подростков.
– Вы много путешествовали.
На другой стене висели фотографии густых лесов, пустынных пляжей и труднопреодолимых гор. Я узнал оловянные рудники и ровные насаждения каучуконосов, покрывавшие большую часть западного побережья Малайи. «Хаттон и сыновья» владела большим количеством каучуковых плантаций, и эти снимки воскресили в моей памяти утреннюю тишину, когда работники ходили туда-сюда вдоль рядов каучуконосов, делая надрезы в их коре и направляя струйки млечного сока в стоявшие под надрезами емкости.
Мое внимание привлекла картина, висевшая в маленькой нише. Рисунок, выполненный черной тушью, разведенной до разных оттенков, простыми и почти небрежными мазками. На рисунке был изображен лысый человек с густой бородой, в одеянии, подразумевавшемся в сплошном мазке кисти. Его глаза были широко открыты и казались лишенными век. Остальная часть картины была пуста. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть рисунок, смущенный пристальным выражением широко раскрытых глаз с черными белками.
Увидев мой интерес, Эндо-сан пояснил:
– Это моя копия с картины Миямото Мусаси. Человек на рисунке – Дарума [23] , дзен-буддийский монах. Не трогай, – резко сказал он, когда я поднял руку и провел ею по глазам монаха, словно мог их закрыть и дать ему отдохнуть.
Я знал, кто такие буддисты, благодаря сестре матери – тетя Юймэй была преданной последовательницей Будды. Но что такое «дзен-буддист»?
– Это направление в буддизме, созданное Дарумой. Оно учит искать просветление через медитацию и строгую физическую дисциплину. До того как ты спросишь: просветление – это момент полной ясности, чистого блаженства. Это мгновение, когда тебе открывается вся вселенная. У кого-то на его достижение уходят годы, у кого-то – месяцы или, может быть, дни, а кому-то
23
Другое имя Бодхидхармы (440–528), основателя дзен-буддизма.
– А вы – просветленный?
Он прервал свое занятие и грустно улыбнулся:
– Нет. И никогда не был.
– Но почему?
– У меня нет ответа на этот вопрос. Сомневаюсь, что даже мой сэнсэй смог бы на него ответить.
– А я стану просвещенным? – спросил я, хотя на тот момент мог понять только обрывки значений, скрытых в его словах. Но этот вопрос выставлял меня серьезным и умным. Мне казалось, что его нужно было задать.
– Я могу только показать тебе путь, вот и все. Что ты сделаешь с этим знанием и что оно сделает с тобой, от меня не зависит.
Каждый наш урок заканчивался получасовым сеансом медитации дзадзэн, сидячей медитации. Ее целью было освободить мой разум, достичь того, что он называл «пустотой». Эндо-сана раздражала моя неспособность в этом преуспеть. Думать ни о чем и обо всем одновременно было трудно. Я старался изо всех сил, но пустота каждый раз ускользала. Это меня расстраивало, потому что мне хотелось показать ему, что я вполне мог добиться того, что казалось мне самым простым на свете. Разве мне не хватило школьной практики, чтобы считать себя экспертом?
– Представь, что твое дыхание – это длинная, тонкая струна. Теперь втяни ее внутрь на вдохе как можно глубже. Глубже легких, в точку прямо под пупком, в свой тандэн. Остановись, дай ей покружиться внутри и представь, как на выдохе ее из тебя вытаскивают. Вот и все, о чем тебе нужно думать во время дзадзэн; потом, когда у тебя будет больше опыта, ты даже об этом думать не будешь. Ты перестанешь замечать, как дышишь. Но это потом.
Одна необходимость сидеть по-японски, согнув колени и подложив ступни под ягодицы, сводила меня с ума. Мое внимание неизбежно отвлекалось, в сознание врывался поток мыслей и образов, и я терял настрой.
Это были волшебные дни, хотя уже совсем скоро нитям, связующим мир, было суждено порваться. Европа вступала в войну, а Япония устанавливала марионеточный режим в Маньчжурии, чтобы обеспечить себе плацдарм для покорения беззащитного Китая. Наступало тяжелое время. Но солнце еще светило над Малайей, над бесконечными рядами каучуконосов и над оловянными рудниками с их меланхоличным лунным ландшафтом, где грубые выносливые иммигранты-кули из народности хакка сидели на корточках в грязевых ямах, тоннами просеивая землю и воду, чтобы отыскать несколько крупиц оловянной руды. Впереди еще были вечеринки, поездки на гору Пенанг по выходным, пикники на пляже…
Эндо-сан хлопнул меня по спине, и я торопливо бросился ловить свою собственную запутавшуюся нить.
Я сидел лицом к морю, волны набегали на берег со звуком тикающих часов.
– Посмотри туда, – он указал на горизонт. – Видишь точку, где океан соприкасается с морем? Сидя здесь, ты думаешь, что эта точка неподвижна. Но стоит тебе сдвинуться с места, хоть на дюйм, и точка тоже сдвинется. Вот куда тебе нужно отправить свой разум – в точку, где вода соприкасается с воздухом.
Я понял, что он хотел мне сказать, и – в первый раз – у меня получилось достичь состояния полной осознанности, пусть всего на пару секунд. В этот краткий отрезок времени я был в той точке и везде одновременно. Сознание расширилось, разум раскрылся, сердце наслаждалось полетом.